Журналистка www.tele.ru Алла Занимонец опубликовала интервью с актером Михаилом Светиным, который скончался 30 августа 2015 года под Санкт-Петербургом (Россия). Занимонец выложила интервью у себя в блоге. Интервью было опубликовано в мае этого года. Это интервью стало последним в жизни актера.
- Популярность ко мне пришла поздно, только после 45 лет, когда я снялся в комедии Гайдая "Не может быть!", а затем у Данелии - в "Афоне".
"Афоня" - это трагедия и грусть всей моей жизни. Георгий Николаевич пригласил меня, неопытного киноактера, на небольшую роль шофера Воронкова, а до этого я сыграл всего в паре картин. Съемки проходили в Ярославле. Данелия встретил меня в гостинице и повел к себе в номер. Говорит: "Сейчас сбегаю за бутылочкой и позову своего сына (он ему на картине помогал), хочу вас познакомить". Приносит выпить, приводит Колю - полненького симпатичного парня (спустя несколько лет Николай, сын Данелии и Любови Соколовой, погиб при невыясненных обстоятельствах. - Прим. "ТН"). Мы с Георгием Николаевичем хорошо посидели, душевно пообщались. Никогда больше я не сталкивался с таким трепетным отношением режиссера к актеру.
Мне предстояло сыграть всего две сцены - с Леней Куравлевым под ливнем и на собрании, где обсуждают поведение Афони. Начали с ливня. На площадку подъехала пожарная машина, все бегают, шланги раскручивают, готовятся. А я заранее себя накачиваю, стараясь вызвать необходимый эмоциональный градус. Данелия это заметил, подошел и тихо сказал: "Миша, еще рано, не заводи себя, не траться".
Эта забота меня очень тронула. Начинаем снимать - дубль за дублем, пока под струями холодной воды мы с Куравлевым окончательно не продрогли. Данелия принес нам водки, чтобы согреться, и обратился ко мне: "Миша, за три дня не успею тебя снять, придется на день задержаться". И тут что-то на меня нашло: "Никак не могу! В Питере завтра съемка, я обещал приехать". У меня была эпизодическая роль в телеспектакле, и, разумеется, я мог бы ее перенести, но меня понесло: "Меня ждут, мы договорились". Данелия взвился: "У тебя, значит, важные съемки, мать твою! А у меня что?!" Развернулся и ушел.
В итоге он поднял всю группу - человек сорок - еще до восхода солнца. Все вышли на площадку, недовольные, злые... Сцену на собрании, правда, отсняли быстро, я уехал, и больше мы с Георгием Николаевичем не виделись. И озвучил моего героя другой актер.
Я потерял близкого мне по духу режиссера, сильно его обидел. До сих пор стыдно за совершенную глупость. И ведь не спишешь на молодость - мне было уже за сорок! Почему я вдруг начал вести себя как капризная звезда - не понимаю. Конечно, надо было поехать к Данелии, извиниться. Но я этого не сделал. И сейчас... спустя ровно сорок лет говорю: "Георгий Николаевич, простите меня".
Я часто вел, да и сейчас веду себя как глупец. Чувствую, что меня уже никто не остановит. (Смеется.) Например, отказался сниматься у Гайдая в его последнем фильме "На Дерибасовской хорошая погода, или На Брайтон-Бич опять идут дожди". Прочел сценарий, расстроился. Звоню Гайдаю: "Леонид Иович, что же такое! В предыдущем фильме "Частный детектив, или Операция "Кооперация" я висел на крюке и говорил дочери: "Надо прощаться". А здесь опять: "Надо сдаваться". Снова та же эмоциональная краска!" И Леонид Иович Гайдай, у которого большие актеры с радостью снимались в маленьких эпизодах, после паузы спросил: "Миша, а что бы вы хотели сыграть?" - "Надо подумать", - важно ответил я. "Тогда до лучших времен", - сказал мне Гайдай и повесил трубку. Это был наш последний с ним разговор. Каца сыграл Джигарханян.
- Интересно, как реагирует ваша жена, когда вы так поступаете?
- Она говорит всегда одно и то же: "Дурак". А кто спорит? (Смеется.)
- Михаил Семенович, один из ваших первых фильмов - "Не может быть!" режиссера Гайдая - давно в золотом фонде советского кино. Как он снимался?
- С Гайдаем я встречался трижды. Первый раз он снимал меня в "Фитиле", затем - в картине "Не может быть!", ну а третья наша с ним работа - "Частный детектив...".
В образе Виталия Борисовича из фильма "Не может быть!" - соседа Горбушкина, за которого потом выходит замуж бывшая жена этого маленького воришки (Гребешкова), - много импровизации. Гайдай ее поощрял. Помните сцену, когда брат жены Горбушкина (Невинный) отсылает ее разводиться? Она убегает, а мы молча смотрим ей вслед. Пауза... Гайдай обращается к нам: "Ребята, тут надо что-то придумать - нет репризы, нечем закончить сцену. Идите, даю час. С меня бутылка". Мы втроем - я, Слава и Нина Гребешкова - разбрелись в разные стороны. И тут меня осенило! После того как герой Невинного таскал меня за шкирку, он должен повернуться ко мне и почти плача сказать: "Береги ее".
Возвращаемся на площадку. Гайдай выслушал меня, говорит: "Отлично, снимаем". Но сцена удалась лишь с четвертого дубля, потому что первые три Невинный не мог закончить эту фразу, прыскал от смеха: "Береги ее... Ха-ха-ха, ой, не могу!" Гайдай кричит: "Слава, соберись, у меня осталось мало пленки". Кстати, бутылку за свою находчивость я так и не получил.
Импровизацией стало и то, как мой герой по ходу дела свистнул будильник. Когда я выходил с узлом купленных вещей, Невинный спрашивает: "А ты за все заплатил?" - "Да заплатил, заплатил", - отвечаю я, а у самого звонит за пазухой украденный будильник.
Стыдно признаться, но почему-то я слишком много о себе думал и вел себя вызывающе, часто раздавал "ценные указания" и даже давал советы самому Гайдаю! Слышу, как тот говорит оператору: "Здесь бери Светина крупно". А я замечаю: "Нет, что вы! Тут надо снять мой выход издалека". Видимо, чтобы со мной, дураком, не связываться, он согласился. И получилось черт те что. Я же не знал, что все артисты борются за крупный план, и пытался играть как в театре. До сих пор не понимаю, почему он вообще меня не выгнал.
Кстати, то, что я снялся у Гайдая, однажды сыграло против меня. Как-то пробовался в "Гараж" Рязанова, но на худсовете утвердили не меня, а Фараду, заметили: "Смешно-то смешно, но пахнет Гайдаем". С Рязановым у меня вообще не сложилось. Он приглашал меня и в "Служебный роман" на роль мужа секретарши Верочки, мы даже репетировали с Ахеджаковой, а потом сообщили, что моего персонажа из сценария вырезали.
- А с Константином Бромбергом, режиссером "Чародеев", отношения сложились?
- Слава Богу, он позволял импровизировать и нас с Виторганом не трогал - мы делали что хотели. Перед началом съемок я решил, что на голове моего героя непременно должна быть черно-белая заячья шапка, и реквизиторы сбились с ног, но смешную шапку достали. Помните, она приподнимается на моей голове? Вообще снималась картина легко, но, на мой взгляд, скучновато. Никому из нас даже в голову не приходило, что фильм станет народным, полюбится миллионам и проживет длинную жизнь.
- В "Любимой женщине механика Гаврилова" вы снимались с Людмилой Марковной Гурченко. Какой она вам запомнилась?
- Она гениальная актриса. Съемки шли в Одессе несколько месяцев, мы жили, если не ошибаюсь, в гостинице речного порта. Совершенно неожиданно Людмила Марковна стала вести со мной доверительные беседы. После съемок предлагала посидеть у нее в номере, поболтать. Я больше слушал, а она рассказывала про свои обиды на мужчин, переживания. Часто вспоминала Кобзона - мне показалось, что их развод оставил в ее душе незатягивающуюся рану. Людмила Марковна была одиноким человеком. И умная, и красивая, и талантливая, а словом перекинуться не с кем. Одиночество, видно, частый спутник талантливых людей.
Гурченко была очень эмоциональной. На съемочной площадке спорила с Тодоровским так, что искры летели! Он был добрым, а она - резкой, и порой я не выдерживал, вмешивался, заступаясь за Петра Ефимовича. И тогда от Гурченко перепадало и мне: "Миша, не лезь! Ты приезжаешь-уезжаешь, а я постоянно здесь". Мне кажется, она себя специально вздрючивала, чтобы настроиться на необходимую волну.
- Вы с ней виделись после тех съемок?
- Нет, никогда.
- Михаил Семенович, в какой роли вы больше всего похожи на самого себя?
- Пожалуй, в "Безымянной звезде". Хотя нет! Был такой фильм Константина Ершова - "Не было бы счастья...", где я практически сыграл самого себя. Маленький одинокий человечек, которому не с кем пообщаться, поэтому вечерами он выходит в подъезд с помойным ведром в руках и ждет, пока кто-нибудь не сядет в лифт. Последним вбегал в него и будто случайно подпрыгивал, лифт застревал, и... начиналось долгожданное общение.
Мне, как и моему герою, тоже всю жизнь не хватает собеседников. Люблю эту картину. Жаль, что она не очень известна, хотя в ней снимались прекрасные актеры - к примеру, молодой Мягков. Да я и сам был не старый - чуть больше пятидесяти.
- В этом году у вас юбилей: в декабре исполнится 85 лет. Готовитесь к пышным торжествам?
- Если откровенно, то втихаря мы юбилей уже отпраздновали. По паспорту я моложе на год. Война, эвакуация, потеря документов. В метрику случайно записали 1930 год вместо 1929-го. В декабре мы с женой собрали близких друзей, отметили это событие в ресторанчике. Все долго и высокопарно говорили про мою гениальность, о том, что я единственный и неповторимый. Пришлось терпеть. В те дни я почему-то вспоминал свою жизнь - детство, юность, все свои 120 фильмов. С интересом полистал книгу, которую несколько лет назад написала известный театральный критик Елена Алексеева по следам наших с ней ночных телефонных разговоров, с любопытством посмотрел архивные фотографии. Дел всегда так много, что поразмышлять о прошлом некогда, а тут нашелся хороший повод.
Сейчас я вам покажу эту книгу и фотографии! (Достает с полки, листает.) Вот я пионервожатый, с аккордеоном на груди, в окружении симпатичных девчат. Ох, как же мы гуляли ночами! Скажу откровенно: я пользовался большим успехом у девушек. А это я в армии, сначала в военном оркестре, потом солдат батальона САУ - самоходных артиллерийских установок - и, наконец, снова в военном оркестре города Умани, где и закончилась моя служба. Вернулся на третий курс Киевского музыкального училища по классу гобоя - там и решил поступать в театральный.
В училище у нас преподавал актерское мастерство провинциальный актер Александр Леонидович Бельков. Вечерами собирал нас у себя дома, включал граммофон. У него была уникальная коллекция пластинок - три тысячи - от речей Ленина до Шаляпина и Лемешева. Сидели, слушали. А потом он раздавал каждому бумажки с написанными от руки ролями, и мы репетировали маленькие спектакли.
Однажды играли даже "Без вины виноватых" - мне досталась роль актера Шмаги. Копируя Грибова, который играл Шмагу в одноименном фильме 1945 года, я раздобыл дедушкино старое пальто с дыркой, положил в карман огрызок сигары, который по ходу пьесы эффектно доставал. Образ получился настолько живым, что зрители после спектакля кричали: "Миша, ты должен стать артистом".
Получив диплом музыканта, я отправился в Москву поступать в театральный. Но никуда не прошел - ни в Щукинское, ни в ГИТИС. Стою на улице, вижу: афиша выступления Райкина, моего кумира. Я выяснил, что он живет в гостинице "Москва", и немедленно отправился прямо туда. Позвонил из вестибюля в номер Аркадию Исааковичу. Трубку подняла его супруга: "Он будет поздно, звоните завтра". И так шесть дней подряд.
На седьмой захожу в гостиницу, а по лестнице спускается Райкин. Кинулся, перегородил ему дорогу: "Возьмите меня к себе в театр! Хотя бы послушайте! Это займет не больше трех минут". - "Ну ладно, приходите завтра в Театр Маяковского к часу дня".
Уже к вечеру я растрезвонил своей украинской родне, что поступил к самому Райкину! На следующий день поехал в театр. Аркадий Исаакович велел что-нибудь почитать. Я сложил руки на животике и, подражая чтецам, начал с рассказа Чехова "Оратор": "В одно прекрасное утро хоронили коллежского асессора Кирилла Ивановича Вавилонова, умершего от двух болезней, столь распространенных в нашем отечестве: от злой жены и алкоголизма". Тут Райкин прыснул! Я остановился: "Ну что?" Он махнул рукой: "Продолжайте". Когда я закончил, Райкин сказал: "Погуляйте в фойе".
Я был очень доволен собой. Ко мне подошла помощница режиссера и начала: "Знаете, вы понравились Аркадию Исааковичу..." - "Это понятно. Как у вас с жильем?" - прерываю я ее. Она странно на меня посмотрела, но промолчала. Через некоторое время вышел Аркадий Исаакович. "Я приму вас в театр, но мы пригласим педагогов по актерскому мастерству - надо избавиться от южного говора". Я же провинциальный мальчик и произносил "милитсия", "провинсия"...
Поселили меня в гостинице "Центральная" - в одном номере с водителем Райкина Сережей. Мастер выбил для меня место ученика и суточные - 26 рублей, в месяц набегала приличная сумма. И тут со мной начало твориться нечто невообразимое. Крыша поехала! Я начал гулять по ресторанам: выпивки, девочки... Если не пускали в кабак, кричал: "Я ученик Райкина!" - и открывались любые двери.
Репетиции начинались рано, в 11:00 Райкин был уже на сцене, а я еще с гулянки не заявился. Молодой, здоровый, сутками не спал. Он вызывал меня в кабинет и пытался привести в чувство. "Миша, у нас так не делают: не опаздывают, не прогуливают, не курят, не приходят с похмелья", - говорил он мне тихим голосом. Дошло до того, что я совсем совесть потерял и, как позже Гайдаю, начал делать замечания... ему самому! Заявлял: "Вот тут вы неправы". А он в ответ: "Это не я, Миша, это режиссер так поставил".
Чаша его терпения лопнула, когда я устроил драку с одним актером и довел супругу Райкина, Руфь Марковну, до белого каления. Тогда мне в мягкой форме указали на дверь.
Мы с Аркадием Исааковичем встретились еще раз спустя 15 лет. Он выступал в одном из питерских ДК, я прошел через служебный вход. Он сразу меня узнал: "Миша, как твои дела? Как мама в Киеве?" Мы встали у окна и минут двадцать разговаривали. Я рассказал, что играю в Малом драматическом театре у Додина. Он порадовался.
- Как же вы, не получив профессионального образования, все же сумели стать актером?
- После того как я ушел от Райкина, прямиком направился на актерскую биржу. Она располагалась в центре Москвы, в Саду имени Баумана. Подхожу к входу и вижу огромную толпу. Меня заметил какой-то дядя в тюбетейке, подбежал: "Вы хотите работать в театре?" И, услышав да, взял меня за руку, потащил за собой. Подвел к маленькому человечку: "Вот, это директор театра". Какого - не сказал, а мне все равно, лишь бы куда взяли! Тот спрашивает: "Какое у вас образование? Актерский опыт имеется?" Отвечаю уверенно: "Играл Шмагу в "Без вины виноватых". Он говорит: "8 сентября ждем вас в театре". И протягивает деньги - "подъемные". "Договорились", - отвечаю, кладу сто рублей в карман и двигаюсь к выходу. Мужчина в тюбетейке кричит вслед: "Миша, а куда вы собираетесь ехать?" - "Да, кстати, а куда ехать?" - спрашиваю я, наивный 26-летний дурачок. Он объясняет: "В Камышин Сталинградской области".
В Камышине мне сразу дали главную роль в спектакле "Брак поневоле" по Мольеру. Публика моментально меня приняла. Звезда Камышинского драматического театра, артист Николай Николаевич Гуро, за это меня невзлюбил. Еще бы - перетянул одеяло на себя!
В "Браке поневоле" я играл плешивого старикашку, а мою молодую жену - 17-летняя артистка Бронислава Проскурнина. Красивая невероятно! Фигурка - глаз не оторвать. А я любвеобильным был, красивых женщин не пропускал. Через два месяца говорю ей: "Давай поженимся". - "Нет, я должна подумать", - отвечает мне Броня. "Тогда я женюсь на дочери Гуро!" - "Я согласна".
- Неужели поставили жесткий ультиматум любимой девушке?
- Клянусь. Расписались. Через год она мне заявляет: "Все, разъедемся с тобой". Провоцирует, намекает, что актеры ветреные: сезон закончился - любовь прошла. Я уговариваю: "Броня, я же порядочный человек". И вот уже 55 годков мы вместе.
- Вы сменили много театров, пока не добрались до Ленинграда. Это случайно вышло или опять-таки судьба вела?
- Я до этого работал всего в семи театрах. В Камышине, Кемерово, Пензе, Иркутске, Петропавловске, Петрозаводске и недолго - в Киеве. Как коренной киевлянин, мечтал там осесть. И когда случайно оказался в Харькове во время гастролей там Киевского театра оперетты, отправился на прослушивание, прихватив с собой балетную пачку. Танец маленьких лебедей произвел впечатление, и меня пригласили в труппу. Мне дали большую роль, я начал готовиться к премьере, и вдруг вызывает главреж: "Миша, нам нужно расстаться. Ты выглядишь на сцене патологически!"
Пришлось из Киева уехать. Хорошо, что Броню зря не дернул - она ждала меня в Иркутске. Но мечта перебраться в большой город нас не покидала, поэтому мы приняли предложение от Музыкально-драматического театра Карельской АССР в Петрозаводске - там и до Ленинграда рукой подать. Оба перешли в Малый драматический. Там главным режиссером был Ефим Падве, а Лева Додин ставил свои спектакли.
Мы с Броней пришлись ко двору. Она, кстати, по сей день служит в этом театре, а меня переманил Петр Наумович Фоменко - в то время главреж Ленинградского театра комедии (сейчас - Санкт-Петербургский театр комедии имени Акимова. - Прим. "ТН"). Я служу в нем 35 лет. Мы с Броней очень много работали, но наш квартирный вопрос никак не решался. Жили трудно, годами снимали углы в подвалах. Свою первую жилплощадь - большую комнату в коммуналке - я получил лишь после "Чародеев". Из-за этого наша с Броней дочь Светлана почти до школы жила в Киеве, у моей мамы. Нам некуда было ее забрать.
- Михаил Семенович, где вас застала война?
- В 1941 году я неожиданно заболел туберкулезом. Был здоровым ребенком, и вдруг такое. Видно, где-то заразился. Мама пробила для меня путевку в детский санаторий в Алупке. Туда я приехал 30 мая 1941 года, а 21 июня благодаря целебному воздуху и прекрасным врачам уже был здоров. Пора было выписываться, но тут началась война.
Сначала никто не понял масштабов беды. Учительница говорила, что победа практически на пороге, а немцы подходили к Киеву...
Родители уехали в Ташкент, к отцовской сестре Нюре. Когда-то ее, 14-летнюю красавицу, похитил в Одессе татарин Василий Шамсудинов, увез в Узбекистан. Оттуда мама бомбардировала телеграммами санаторий, умоляла выслать ребенка в Ташкент. Но как?! Всех нас спешно эвакуировали в Карачаево-Черкесию, под Теберду. На громадном пароходе, с пулеметом на палубе, мы плыли через Керченский пролив. Нас, детей, спустили в трюм, раздали по дольке лимона, чтобы не укачивало, и заперли в темноте. Страшно не было, мы болтали, веселились, пока где-то вдали что-то бухало. Это я потом понял, что нас бомбили. До Теберды добрались без потерь, разместились в здании местной школы. Туда-то и пришло письмо от мамы с мольбой прислать меня к ней.
Воспитательницы сшили мне синюю бархатную безрукавку и шапочку с ушками и сказали: "Миша, ты отправляешься в Ташкент, к своей семье". Пока ехали на вокзал, они плакали, а я не понимал почему, ведь я еду к маме! Сажая меня в теплушку, они сунули мне в руки мешочек с сахаром и 200 рублей и попросили каких-то тетенек за мной присмотреть - нам предстояло ехать целый месяц. Когда наконец добрались до Ташкента, те женщины провели меня по указанному на бумажке адресу.
Став старше, я узнал, что через две недели после моего отъезда в Теберду пришли немцы и первым делом расстреляли главврача с женой, уничтожили всех детей в нашем санатории и воспитателей. Не осталось никого.
В Ташкенте мы прожили четыре года. Об этом городе я могу рассказывать сутками! Сейчас сложно представить, как мы ютились вчетвером - мама, папа, я и младший брат - в семиметровой комнатке с земляным полом. Папа болел, поэтому все больше времени проводил дома. Он был очень талантливым. Не зная нот, играл на любом музыкальном инструменте. А еще уморительно показывал сценки, поэтому его часто звали на свадьбы. А мама выучилась переплетному делу и этим зарабатывала на жизнь. Денег не хватало, и мама наладила "бизнес". Покупала матрас, набивала его хлопковыми женскими чулками и везла в Россию продавать. Это называлось спекуляцией и грозило расстрелом, но пронесло.
Я с утра до вечера торчал на рынке и торговал папиросами, которые сам же и крутил, хлопковыми платками, которые ткали наши соседи - набожные евреи, женскими чулками и даже холодной водой! Брал цинковый чайник размером в половину меня самого, шел на колонку, наливал ледяную воду и тащился на рынок, где изнывали от зноя торговцы. "Муш дай су!" ("Есть холодная вода!") - кричал я по-узбекски и за полчаса распродавал весь запас.
- Какой сообразительный мальчик!
- Действительно, я рос очень сознательным. В Киеве, как и в Ташкенте, круглыми сутками носился по городу - продавал сигареты, кормил семью, хотя никто меня не заставлял. Жаль, что папа не застал моего успеха на актерском поприще. Он умер в 56 лет от инфаркта.
Мама умерла в апреле 1983-го. Ей было 78 лет. Она говорила мне: "Мишенька, тебя все любят! Хочу еще пожить, понаслаждаться этим".
- Расскажите про своих внучек. Знаю, что они живут в Америке.
- Внучки живут со своими родителями - моей дочерью Светой и ее мужем. Он программист, несколько лет назад получил там работу. Мы с Брониславой летаем к ним, когда здоровье позволяет, но чаще - они к нам. Вот прилетали вчетвером накануне моего юбилея. Аня, старшая внучка, стала художницей. Сашка, младшая, наверное, будет актрисой. Ей 13 лет, но уже видны задатки. В школьной постановке играет главную роль - птичку. В общем, жизнь продолжается.
