В 2023 году, который распоряжением Президента Азербайджана объявлен «годом Гейдара Алиева», мы продолжаем публикацию уникальных бесед Народного писателя Азербайджана Эльмиры Ахундовой с родными и близкими, соратниками, сослуживцами общенационального лидера.
На протяжении 15 лет, пока шла работа над
многотомником «Гейдар Алиев. Личность и эпоха», Эльмира ханум
общалась с огромным кругом людей. Сегодня в ее архиве – около 150
интервью и бесед, которые представляют исключительную ценность для
нашей истории. Особенно если учесть тот печальный факт, что
большинства этих людей уже нет в живых. И их бесценные воспоминания
о Гейдаре Алиеве сохранились только на бумаге.
Публикация материалов, любезно предоставленных нам народным
писателем, будет продолжаться весь 2023 год.
Trend предлагает вниманию читателей вторую часть беседы Эльмиры Ахундовой с Расимом Гасан оглу Алиевым (С 1972 по 1988 годы – главный архитектор города Баку).
С первой частью беседы можно ознакомиться по ссылке.
Эльмира Ахундова. – В 1983 году Политбюро приняло решение установить бюст на родине дважды Героя Соцтруда Гейдара Алиева. Вы были автором проекта, а Омар Эльдаров – автором памятника. В чем состояла суть вашего замысла?
Р.А. – Замысел был в том, чтобы на этой возвышенности, а дальше шла панорама реки Араз и берега Южного Азербайджана – на этом величественном фоне возвести памятник. Рядом, метрах в шестистах-семистах стоял мавзолей Момине хатун. По нашему проекту, вокруг памятника должен был быть парк. И этот парк тянулся до места, именуемого Гызлар булагы (Девичий родник). Между Гызлар булагы и нашим будущим парком возвышалось недостроенное спортивное сооружение, которое портило общую панораму. Поэтому мы его убрали, объединили территорию, сделали проект парка. Сложность задачи состояла в том, что территория этой местности была плоской как стол. Если бы мы поставили памятник без вертикальной планировки, без того замысла, что я предложил, то памятник бы «провалился». В теории перспективы есть правило: если вы ставите какое-то вертикальное сооружение на ровной плоскости, то горизонт у вас сразу прогибается в обратную сторону. И что я сделал? Искусственно подсыпал землей территорию этого парка таким образом, чтобы сам памятник находился в эпицентре, на самой высокой точке. Но эта подсыпка была сделана таким образом, что она казалась зрителю горизонтальной. Никто не чувствует, что это мягкая дуга. В центре дуги я поставил вертикаль. Вертикаль эта должна была строго соответствовать параметрам, установленным для членов Политбюро. Она не могла быть выше определенного метража, который был установлен для всех членов Политбюро, для дважды, трижды Героев Соцтруда. Форма бюстов могла быть разной, но размеры – размер бюста, размер постамента - строго одинаковые. Это было лимитировано. И вот эта мягкая дуга позволила мне, сохраняя все установленные стандарты, сделать памятник зрительно выше.
Установить памятник было также непростой задачей, потому что целые гранитные блоки размерами до четырех метров должны были сойтись миллиметр в миллиметр. Это был токовский гранит из Украины. Работу надо было контролировать там, на комбинате, и я, конечно, ездил туда. Потому что если б ошиблись хоть на миллиметр, то в этой шестигранной, восьмигранной плите, которая собиралась из отдельных гранитных блоков, ничего бы не сошлось. Это была ювелирная работа. Естественно, я как архитектор осуществлял авторский надзор. Где-то через год памятник уже стоял
Э.А. –Поговорим о московском периоде его жизни. Он принес ему немало потрясений и разочарований. В 1985 году умерла Зарифа ханым Алиева.
Р.А. – Это была трагедия, я никогда не видел Гейдара Алиевича таким потрясенным. Он плакал навзрыд, это было очень тяжело…
Э.А. – Что вы можете рассказать об этом периоде его жизни?
Р.А. – В то период я с ним часто общался, всякий раз, когда ездил в Москву, обязательно заходил к нему. Он принимал меня и в Кремле, и дома.
Э.А. – Расскажите об этом периоде. Были ли у него минуты отдыха?
Р.А. – Практически я его отдыхающим не видел. Даже когда ездил к нему на дачу в Барвиху, куда он приезжал с работы не ранее одиннадцати. Он приезжал уставшим, его хватало только на то, чтобы за чашкой чая расспросить, как домашние, что делается в республике по каким-то работам. У него ведь было несколько идей, которые он начал реализовывать, еще находясь в Баку, но не успел довести до конца. И он этим очень интересовался.
У него, к примеру, была идея, которую он практически довел до стадии строительства, а потом наши и московские руководители спустили ее «на тормозах». Он мечтал построить на Абшероне агрогородок. Этот агрогородок должен был функционировать фактически на основе частной собственности. Хотя такие слова тогда, конечно, не употреблялись. Но суть была именно такова. То есть предполагалось каждой семье агрогородка выделить участок размером в 1–1,5 гектара в безвозмездное пользование. Агрогородок должен был быть построен государством и передан жителям Абшерона. Даже территория была выбрана от поворота на поселок Бузовны и далее – огромнейшая территория с благодатной почвой, нефтяные промыслы далеко.
Из Москвы был приглашен академик Соколов, директор Института по проектированию и дизайну сельских населенных пунктов. Он привез сюда макет, сделанный по поручению Гейдара Алиевича. Отдельные усадьбы и весь генплан городка. Проект этот одобрили. Мне как главному архитектору Баку поручили контролировать этот вопрос. Уже тогда советская статистика утверждала, что рыночную сельскохозяйственную продукцию люди производят на 70% во дворах, на приусадебных участках. Эта статистика была известна только руководству страны. И он задумал провести такой эксперимент. Раздать эти участки на условиях долгосрочной аренды или еще как-то людям, чтобы они были заинтересованы в производстве продукции. Чтобы они продавали свою продукцию через кооперацию.
Но как только он уехал, это все тут же забросили. В первые месяцы руководства республикой Кямраном Багировым вновь приехал академик Соколов, чтобы получить добро на реализацию проекта. Вторым секретарем в то время стал уже Коновалов. Всех пригласили, в том числе и меня, рассмотреть макеты. Идет обсуждение, опять докладывает Соколов, на этот раз новому руководству. И вот здесь началась дискуссия. Еще до Кямрана Багирова выступил Коновалов, который разгромил идею, придав ей какую-то политическую окраску. «Мы столько лет создавали колхозы, проводили коллективизацию, а вы здесь хотите возродить капитализм, частную собственность?» Он до Азербайджана работал во Владимирской области. Я бывал во Владимире, кое-что там видел и поэтому сказал ему: «Вы работали во Владимире и прекрасно знаете, что до 80% огородных культур на рынок там выносили частники. Какие на этой основе у вас были построены консервные заводы! При вас был построен завод по производству огуречных консервов. Эти огурцы славились на всю страну. А ведь вся эта продукция бралась у частников, на личных подворьях. Здесь же будет не шесть соток территории, а гектар – полтора». Он меня остановил, осадил. Кямран Багиров на словах вроде бы выступил в поддержку нашей идеи. Но, тем не менее, проект положили «под сукно».
Э.А. – Следовательно, уже в рамках советской системы Алиев был реформатором. Потому что понял, что, если мы не повернемся к рынку, нас ожидает голод. Ведь другие регионы недопоставляли республике мяса, масла, молока, поэтому в начале 80-х годов он был вынужден ввести талоны.
Р.А. – И когда в Москве он расспрашивал меня, я ему обо всем докладывал. Рассказал и про это совещание, и про Коновалова. «Как печально, - сказал он, - что люди не понимают необходимости искать новые формы труда, проводить реформы».
Кямран был слабым руководителем, безынициативным.
Не прошло и месяца после отъезда Гейдара Алиева в Москву, как мой водитель, простой человек, выходец с Абшерона, сказал: «Расим муаллим, Азербайджан погиб, Гейдар Алиев уехал в Москву - и Азербайджан погиб». «О чем ты говоришь?! – спросил я!» - «Вы еще вспомните мои слова». Он оказался прав.
В чем это проявлялось? Вот, например, Гейдар Алиев поручил мне создать проект комплекса международного класса, где будут и отели, и конференц-залы, и выставочные залы, рестораны, магазины, мини-театр, спортивный комплекс, то есть то, что мы видим в современных западных странах. Чтобы там можно было проводить всякого рода крупные международные акции. Он планировал его построить за стадионом ручных игр, в море. Причем он добился через Москву, чтобы строительство вели немцы из ФРГ.
И сюда приехала целая бригада строителей из ФРГ во главе с министрами, банкирами, их было человек 18-20. Это было в последний год его работы здесь. А до того он поручил мне сделать проект. Я сделал проект, сделал макет. Одна 30-этажная круглая башня, рядом поменьше, 20-этажная и еще меньше – 15-этажная. Три башни одна возле другой, которые соединялись друг с другом. Макет у меня хранился до самого недавнего времени, при транспортировке его разбили, но альбомы сохранились до сих пор. Такого в то время не было, ни в Дубае, нигде. С немецкой делегацией приехал известный в ФРГ архитектор Карл Кинцель, автор Дворца Наций в Бонне. У меня были вначале две башни. Третью башню я сделал по его предложению. Мы должны были работать с ним вместе, потому что это была немецкая технология, и должны были строить они.
Гейдар Алиевич одобрил проект. Буквально через два месяца он переезжает в Москву. А финансирования-то пока нет. Финансирование должно было идти с немецкой стороны за счет советско-германских отношений. Коновалов был представителем Москвы, и я не думаю, что Москва давала такие директивы запретить. Просто появилась какая-то ревность.
Э.А. – Но почему ревность? Ведь это строилось бы уже при Камране Багирове, и ему бы достались все «лавры». Не понимаю.
Р.А. – Я тоже многого не понимал. Знал только, что дальнейшее обсуждение проекта велось уже на более низких уровнях. В первый раз было совещание при Кямране Багирове, а вот во второй раз их принимал уже первый секретарь Бакинского горкома партии Фуад Мусаев, и он приказал мне передать проект немцам. Мои московские коллеги сказали, что этого делать нельзя, потому что проект стоит миллионы, он очень новаторский, интересный, и нет уверенности, что они его не используют. Несмотря на это Фуад Мусаев приказал отдать проект. После этого все замолкло.
Э.А. – До 1982 года Гейдар Алиевич создавал современный Азербайджан, развивал промышленность, сельское хозяйство, социальную сферу, а с 1982 года он стал думать об инфраструктурных проектах: агрогородок, международный аэропорт, бизнес-центры. То есть смотрел в будущее. После его отъезда не было таких масштабных проектов?
Р.А. – Ни одного. Все заглохло. Гейдар Алиевич в Москве напомнил мне об этом. Когда я однажды пожаловался ему, что все в республике глохнет, он сказал: «А как ты голосовал, чего требовал? Ты и Лидия Худатовна. Вы были последними каплями. Я оставлял после себя совершенно другую кандидатуру. Но по вашему настоянию я вынужден был пересогласовывать». Я полагал: Кямран высокий, представительный, голубоглазый, русскоязычный. С ним будет легко и интересно работать, он все поймет. Да и другие настаивали на кандидатуре Кямрана Багирова. Как говорится, искренне хотели, как лучше, а получилось наоборот.
Или еще один пример. Как-то покойный Микаил Усейнов, председатель Союза архитекторов Азербайджана, и я, главный архитектор Баку, обратились к первому секретарю Гейдару Алиеву с маленькой запиской о том, что есть возможность впервые за всю историю СССР организовать выставку «Архитектура Баку» в Лондоне. Он пригласил нас, расспросил. Мы доложили ему, что благодаря личным контактам с английскими архитекторами мы имеем такую возможность. Когда Брежнев впервые приехал в Баку и сказал: «Баку – красавец город», сюда хлынули английские, американские архитекторы. По сорок человек приезжали. А до этого в Баку иностранцев вообще не пускали, Баку был закрытый город.
Когда эти архитекторы стали приезжать сюда, мы принялись налаживать с ними контакты. Они «обалдели» от Баку, от наших старых зданий, памятников архитектуры, от домов, построенных в начале века. И тогда группа английских архитекторов обратились уже к руководству Союза, а Усейнов пригласил меня, потому что он являлся председателем Союза, но финансовых рычагов у него не было.
Приняв нас, Гейдар Алиевич сказал, что это очень хорошее, очень важное дело. Пообещал оказать любую помощь. Он наложил на нашем письме резолюцию на имя Кямрана Багирова, Гасана Сеидова, министра финансов, президента Академии наук, министра культуры. Там было написано: «Оказать всяческое содействие».
На основании этого мы стали вести переписку. Приезжал Роберт Ченснер, который занимался проблемами ориентальной архитектуры. Он приезжал несколько раз и тоже влюбился в Баку. Помню, в Ичери шехер он покупал какие-то огрызки старинных азербайджанских ковров. У него четырехэтажный дом на Пиккадили, я бывал у него, так он развесил их в рамах под стеклом. Выставка была приурочена к 1985 году. Мы готовили ее два года – макеты, старые планшеты, поднимали архивные материалы, реконструировали работы наших архитекторов – старых и новых, все произведения Усейнова сфотографировали. Собрали огромнейший материал. Выставка должна была экспонироваться в центре Лондона, в галерее «Хайнц» Британского Королевского общества архитекторов. Мы сообщили в Англию, что у нас все готово. Они ответили: готовы принять вас. Мы обращаемся к Кямрану Мамедовичу, что, дескать, был такой документ, такое поручение, нам надо помочь. Ведь всю экспозицию надо перебросить в Москву, а из Москвы – в Лондон. Он открывает заседание секретариата, на который меня не пригласили и Усейнова тоже, и говорит: «Я не понимаю, кто такой Расим, чего он хочет? Ему что, здесь работы не хватает? Пусть сидит, работает». Мне говорят: все, вопрос закрыт. Мы сообщили в Лондон. А в Англию ожидается поездка Горбачева. Оттуда нас начинают бомбить: что вы делаете, почему опаздываете, почему не везете материал? Мы еще раз обращаемся в ЦК. Нам по носу дубинкой: «Этот Расим что, агент «Интеллиджен сервис»? Чего он хочет?» И это говорит Кямран, который учился со мной в средней школе, в параллельном классе. Мы были товарищами, друзьями, и вдруг он стал неприкасаемым, недоступным. Короче, ко времени поездки Горбачева мы не успели. Нас стали бомбить и из Москвы – из ССОД, из МИДа, а я не могу сказать, что первый секретарь не разрешает. Наступил 1985 год. Опять бомбят, а я ничего не могу ответить. Микаил Усейнов аж весь осунулся, да и я тоже. Рубенчик, помню, сделал потрясающие фотографии его проектов. Их негде было хранить, и они были выставлены в новом здании Президиума Академии наук Азербайджана.
И вдруг мне звонит Саиб Алекперов. Он был тогда референтом Кямрана Багирова. «С вами будет говорить Кямран Мамедович». А уже конец марта 1985.
- Слушай, Расим, ты чего здесь сидишь?
- А где я должен сидеть?
- Тебе давным-давно надо быть в Лондоне. Ты что здесь делаешь? Не тяни, бери своего старика, потому что он без тебя там ничего не сможет сделать, и завтра же вылетайте в Москву.
А до этого мне позвонил помощник секретаря ЦК КПСС Пономарева Бориса Николаевича. Он курировал зарубежные связи. И я ему рассказал, почему происходит задержка. Сказал, что это не наша компетенция, разрешение на выезд за рубеж мы получаем из Центрального Комитета.
Короче, мы своими силами отправляем отсюда материалы и вслед за ними выезжаем сами. Это было 2 апреля. Я везу отсюда массу других вещей для организации выставки. Багаж – огромный! В Москве звоню Гейдару Алиевичу. Он говорит, чтобы я приехал к нему. Приезжаю. И узнаю, что Зарифа Азизовна тяжело больна. Рассказываю ему о ситуации с выставкой, о подковерной возне «наверху». Он покачал головой: «Ай-яй-яй». - «Вы понимаете, Гейдар Алиевич, значение этой выставки…» - «Что ты мне рассказываешь о значении этой выставки. Да ты сам хоть понимаешь, что это такое?».
На 11-е число у нас билеты на самолет в Лондон. Но я принимаю решение не лететь, а отправить одного Микаила Алескеровича Усейнова. Сказал ему, что у меня очень серьезное поручение, я задержусь на пару дней. Кстати, ему 18 апреля исполнялось 80 лет.
Я не сказал ему истинной причины, потому что знал, как он трепетно относится к Зарифе Азизовне и к Гейдару Алиевичу. Был уверен: если я ему скажу о ее болезни, он не полетит. А поручение это государственной важности.
В общем, отправил его, приехал домой. Гейдар Алиевич узнал и спросил: «Как же ты так?» Я сказал, что не могу лететь, так как знаю, что Зарифа Азизовна больна. Он согласился со мной.
15 апреля Зарифа Азизовна скончалась. Дальше были панихида, похороны…
Параллельно я скажу такую вещь. В связи с 80-летием Микаила Усейнова Гейдар Алиевич еще накануне поставил вопрос о награждении его звездой Героя Соцтруда. Гейдар Алиевич рассказывал мне: «Расим, я старался сделать это на 70-летие, потом на 75-летие. Но не смог пробить. Причины были в том, что он не член партии, не русский, ни один советский архитектор до сих пор еще не удостоен Золотой звезды Героя Соцтруда. Как же так, впервые эта звезда будет вручена не москвичу, не русскому, а мусульманину, азербайджанцу, да еще и не члену партии». Вместо этого ему хотели дать орден Октябрьской Революции. У меня в ЦК КПСС были близкие друзья – Олег Кошкин, который курировал архитекторов. И каждый раз, когда мы в этот период собирались по вечерам в Доме архитектора за чашкой кофе, ребята рассказывали мне, как идут дела. Поэтому я очень переживал. А Гейдар Алиевич настойчиво добивался этого.
И вот после похорон Зарифы Азизовны, 17 числа, он вызвал меня к себе в кабинет на даче и говорит: «Расим, вот тебе газета «Правда» за 18 число. Там Указ. Наконец-то я пробил ему Героя Соцтруда». Он бился над этим даже в те траурные дни, представляете? Вот рассказываю вам это, и комок в горле стоит… «Завтра тебя отвезут в аэропорт, садись в самолет. Микаил Алескерович в возрасте, он не сможет без тебя».
А выставка уже открылась 12 числа. И туда приходили все, в том числе Маргарет Тэтчер. И были замечательные отзывы об этой выставке. На нее съехались архитекторы со всей Западной Европы, из Америки. Они хотели купить там наши материалы, но мы же не могли продавать. Многие британские газеты и архитектурные журналы написали тогда лестные публикации об этой выставке. Целый ящик я привез тогда в Баку.
Выставка продолжалась более двух месяцев. Но мы пробыли там всего дней 10-12.
И вот прилетаю я в Лондон. У Микаил муаллима уже билеты на себя и на меня в Шекспировский театр. А я прихожу и говорю, что Шекспировский театр переносится. «Почему?» - «Потому что ваш день рождения». Юбилей мы отмечали в Клубе художников (не помню, как он точно назывался). «Вечером у нас будет сабантуй, - говорю я». Вечером организовываем ему в этом клубе стол, приглашаем туда наших британских коллег, в том числе и живущего там азербайджанца, профессора Гянджеви с супругой. Это была единственная местная азербайджанская пара. Они сами из Гянджи, потом переехали в Иран, а оттуда в Англию. На столах - цветы, пахлава, шекербура, азербайджанские вина, коньяки – все это я привез с собой. Приглашенных было человек 40. Но, кроме нас, там были еще и другие члены клуба, это же был закрытый клуб. И они присоединились к нам. И вот председатель клуба зачитывает Указ королевы о присуждении Усейнову звания почетного члена Королевского общества архитекторов. Затем встаю я и зачитываю Указ Президиума Верховного Совета СССР о присуждении ему звания Героя Социалистического труда. Что с ним было!
Мы сидели до утра, никто не хотел уходить. Все присутствующие присоединились к нам. Вот такой замечательный юбилей мы провели в Лондоне. Ни я, ни Усейнов не забывали этого никогда.
Он скончался в 1992 году. Фактически его довели до инфаркта его работники из Союза архитекторов, те, кому он давал работу, хлеб, дипломы докторов наук. Они при «фронтовиках» написали о нем всякие пакости, а его первый зам все это прочитал ему, он поехал домой, и с ним случился инфаркт.
Э.А. – Мне это напомнило историю с Мирзой Ибрагимовым, которого какие-то хулиганы тоже ударили перед зданием Союза писателей. В тот период и ваша семья подвергалась несправедливому давлению, в московской и республиканской прессе выходили клеветнические статьи о Гейдаре Алиеве и членах его семьи…
Р.А. – Отец был еще жив. Он, естественно, тоже подвергался репрессиям. Всех нас сняли с работы, не только меня, не только отца. Даже моего сына Джомарда, который учился в аспирантуре Института искусств. Мои коллеги, которые сегодня пожимают мне руки, потребовали, чтобы он написал заявление и ушел. Один из ныне живущих деятелей вызвал нашу невестку, жену сына, и сказал: «Вы знаете, у вас фамилия неподходящая. Напишите заявление и уходите».
Папа, страшно возмущенный всеми этими делами, сказал, что надо написать в Москву. Приходил к отцу Джалал Алиевич, оказывается, они тоже с покойной супругой писали в Москву письма протеста. Но папа был уже совершенно больной, он не мог ручку в руках держать, стал диктовать мне, а я писал. Написали в ЦК КПСС, в Совет Министров СССР, в Верховный Совет СССР, отдельно Горбачеву, Рыжкову, Громыко, в газеты «Правда», «Красная Звезда», в КГБ СССР. Папа писал: «Я гордился и буду гордиться своим братом, потому что он всегда был предан государству, и знаю, сколько пользы он может принести своему народу. И это будет так!». Мы боролись за его доброе имя.
Когда Гейдар Алиевич приехал в 1990 году в Баку, я встречал его в аэропорту. Приехав в Баку, он поселился у моего дяди Джалала. На следующий день я пришел к папе. Звонок телефона. Снимаю трубку, и мне говорят: «Это звонят от Горбачева. Гейдар Алиевич у вас?» - «Нет». - «А где он?» - «Не знаю». «Как же, это не квартира брата Гейдара Алиева?» - «Это квартира старшего брата Гейдара Алиева – Гасана Алиевича Алиева». «И вы не знаете, где он?» - «Не знаю». - «А кто вы?» «Я – сын Гасана Алиевича». Повесили трубку.
Я тут же пошел и сообщил об этом Гейдару Алиевичу. Он мрачно посмотрел на меня и сказал, что я все сделал правильно.
Потом, когда он уехал в Нахчыван, я стал ездить к нему туда. Он сначала жил у сестры в пристройке во дворе. Потом переехал к Васифу Талыбову. Однажды я ночевал у них и тогда спросил у него: «Гейдар Алиевич, здесь же есть гостевой дом, который был построен при вас. Почему вы там не живете?». - «Нет, там поселились «фронтовики», мне нечего в этом доме делать».
Он туда так и не переехал. До конца жил у Васифа Талыбова.
Когда я приехал к нему, он предложил: «Останься здесь». Я, Васиф, его семья - мы жили в одной комнате, а Гейдар Алиевич – в другой. Воды не было. А Гейдар Алиевич не мог без постоянного умывания, жена Васифа из чайника поливала ему. Света нет. Он сидит при свете лампы. Кушали очень поздно, потому что никто не ложился спать до его прихода. На какое-то время давали свет и включали телевизор. И я помню, как из Москвы демонстрировался концерт Тарапуньки и Штепселя. Я вспомнил про наших «деятелей» и сказал: «Ну, точно, Тарапунька и Штепсель». Он тогда рассмеялся.
Э.А. – Каким вы нашли его в Нахчыване?
Р.А. – Я увидел его со здоровым цветом лица, бодрым, он уже окреп по сравнению с Москвой. То ли на него подействовал нахчыванский климат, то ли гостеприимство и теплота, которыми его окружили нахчыванцы.
На следующий день часа в два позвонил Васиф и сказал, что Гейдар Алиевич вызывает меня. Я тут же пришел к нему.
- Ну как, ты выспался? – спросил он.
- Да, - говорю, - выспался.
- Ну, говори, с чем приехал.
А я-то приехал просто так, его повидать. Он стал расспрашивать про родителей. Они оба были еще живы, но тяжело больны. Я обо всем рассказал, сообщил, что отстранен от всех дел с 1988 года. Чтобы было на что жить, я продал отцовскую машину, а также 17-18 своих профессиональных работ.
Его очень интересовала жизнь в Баку. Но вопросы, которые его интересовали, он мог преподнести так, что собеседник сам заговаривал об этом. Когда я приезжал к нему позже, то уже сам рассказывал ему, что происходит в городе, как народ бурлит, требует его прихода к власти. Он реагировал на это молча.
Накануне его 70-летнего юбилея я позвонил нашим, говорю: «Приближается 70-летие Гейдара Алиевича. Давайте поедем к нему. Билеты беру на себя». Мне говорят: «Ты переговори с Джалалом Алиевичем». Я позвонил Джалалу муаллиму, сказал, в чем дело. «Хочешь, езжай», - сказал он. Я сказал об этом Рафику Халафову, Агилю Алиевичу. Они попросили меня организовать билеты, подумать о подарках. Я подарил ему золотые часы моего отца.
Прилетели мы все трое. Приехали и видим, что все уже там: и Кямиль Алиев, и Джалал муаллим. На следующий день был юбилей, но он не собирался его праздновать. Там была женщина, заместитель председателя Верховного Совета, забыл ее имя. Она все организовала, накрыла столы. Мы все собрались у него в кабинете, но она пришла и заявила, что народ требует юбилея. «Люди отовсюду приехали! – говорила она. – Требуют отметить юбилей Гейдара Алиева!» Он пытался отнекиваться: «Послушай, я никогда не отмечал дней своего рождения».
Турки еще приехали. Человек сто с лишним собралось. Все прошло замечательно.
- Э.А. – После прихода Гейдара Алиева к руководству независимым Азербайджаном вы продолжили свою деятельность архитектора, явились автором таких замечательных проектов как мавзолей Гусейна Джавида, здание посольства Азербайджана в Анкаре, Нахчыванский международный аэропорт…
Р.А. - Интересная история была с мавзолеем Гусейна Джавида в Нахчыване. Я знал, что есть поручение Гейдара Алиевича сделать проект мавзолея Гусейна Джавида. Но ко мне никто не обращался, никто мне ничего не поручал. Хотя я знал, что уже года полтора Союзом архитекторов, министерством культуры ведутся какие-то работы.
И вдруг мне звонят, мол, президент приглашает завтра в одиннадцать часов в аппарат на рассмотрение проекта мавзолея Гусейна Джавида. Я прихожу раньше времени, все проекты выставлены, их было около 12-15. Никого еще не было. Я посмотрел все проекты и решил: «Придет сам Гейдар Алиевич, скажет». В зале - большой стол, вдоль стены расставлены проекты, а на столах фамилии тех, кто приглашен - человек 20. Я сел на свое место. Постепенно собрались люди, вышел Гейдар Алиевич и сразу пошел смотреть проекты. Мы тоже, естественно, встали, ходим за ним, смотрим. Ни один проект его не удовлетворил. «Хорошо, - сказал он, - мы подумаем и скажем, что делать».
Я остался и сказал Тариэлю: «Слушай, Тариэль, я почувствовал, что ни один из проектов ему не понравился. Если он считает нужным, я сделаю свой вариант, пусть он посмотрит». Он сказал: «Вы посидите, я доложу ему». Он вошел, доложил. Через пару минут мы с Тариэлем снова зашли к нему. Он говорит: «Хорошо, сделай проект. Но знаешь, это Гусейн Джавид. Надо сделать достойно, но без гигантомании. Это не Низами, не Физули, это наша эпоха, ХХ век, а он - ведущий драматург, мыслитель, патриот. Ты понял задачу?». Он как бы определил мне масштабы. «Даю тебе три дня». - «За три дня не успею. Дайте хотя бы десять дней». Сторговались на неделе. «Через неделю здесь и будем смотреть».
Я же тогда нигде не работал, у меня не было необходимых материалов. Добыл планшеты и начал «вкалывать». Позвал Омара Эльдарова, обрисовал ему общую идею, мол, могила будет внизу, наверху стеклянная рама, а на этом, верхнем ярусе я хочу, чтобы была ниша и стоял бюст Гусейна Джавида. Думаю, над этим бюстом должен работать ты. Тебе десять дней срока, а мне - неделя.
Первый вариант я сделал через три дня. Мне он очень понравился. Омар пришел, посмотрел, говорит, ты сделал вещь маленькую, но очень сильную. Однако она не соответствует образу. В ней не было поэзии, романтики, она была сурово-величественной, несмотря на маленькие размеры. Я отложил этот вариант и тут же приступил ко второму. Завершив, позвонил Омару Эльдарову и позвал его. Приехал Омар, посмотрел, и сказал: «Это то, что надо». Я сделал вертикальную композицию в стилистике школы нахчыванской архитектуры.
Ровно в назначенный день мы понесли все это в аппарат. Вышел Гейдар Алиевич, с ним был Гасан Гасанов. Они посмотрели, одобрили, но Гасан стал говорить, мол, зачем здесь ступенчатая арка, лучше сделать стрельчатую. «Сделай стрельчатую арку», - сказал Гейдар Алиевич. Я сделал третий вариант со стрельчатой аркой. Принес, показал, одобрили. И я сразу сказал, что это должно быть в мраморе, белого цвета. Все украшения, шебеке – это все придумал я. А Омар Эльдаров делал бюст.
Э.А. – Сейчас у Нахчывана два символа – мавзолеи Момине хатун и Гусейну Джавиду. Это ваша самая яркая работа.
Р.А. – Я сделал для Нахчывана и проект музея Гейдара Алиева.
Э.А. – А помните, когда президент был в Анкаре, и состоялась закладка посольства Азербайджана в Турции, было видно, что Гейдару Алиеву не понравился проект посольства. Затем последовал звонок вам вылететь в Анкару, и состоялась ваша встреча с Эхсаном Дохрамаджи.
Р.А. - Эхсан бей сказал буквально следующее: «Президент посмотрел этот проект, но сказал, что здесь не ощущается атмосферы азербайджанской архитектурной школы. Мы пригласили вас, чтобы вы что-нибудь посоветовали».
С утра я был у них в проектной организации. Поначалу турки меня восприняли несколько снисходительно, мол, приехал какой-то советский архитектор. В перерыв они расходились на обед, потом у них был чай, кофе. А я работал без перерыва. Брал бутерброды, просил принести мне стакан чая в мастерскую. Поначалу редко кто из молодых архитекторов подходил, смотрел, что я делаю. Первым делом я поехал на участок, взглянул на место. Участок, по моему мнению, был плохой. Участки не только для азербайджанского, но и для других посольств были узкие, длинные, какие-то несуразные.
Э.А. - Мы еще, помню, возмущались: Азербайджан предоставил туркам место в самом центре, а они нам – на окраине.
Р.А. – Я сказал послу об этом, но он ответил, что бессилен что-либо сделать. Но я все же нашел решение. Уже через неделю сотрудники этого бюро стали собираться вокруг моего стола. Потом они стали приносить мне еду, называть меня «ходжа», целовали мне руку. А потом подошел их главный архитектор, который сделал первый проект. Посмотрел, понял, что имеет дело с профессионалом. И в результате здание посольства построили по моему проекту. Кое-что из их варианта я, правда, сохранил. Однако и внешне, и внутренне переделал проект полностью. Никакой ревности с их стороны не было.
Гейдар Алиевич открывал посольство в Анкаре. Была дана очень высокая оценка зданию. Президентом Турции был тогда Неджет Сезер, и когда меня представляли ему, Гейдар Алиевич сказал: «Это мой племянник, сын моего старшего брата». И мне это было очень приятно.
Эхсан Дограмачи и его сын предложили мне остаться в Анкаре и организовать в Билькендском университете факультет градостроительства. Но я не мог остаться, потому что у меня была работа. К тому же какому-то там поляку или французу они платили огромную сумму, а мне предлагали 1/6 этих денег. Это меня не устроило. Я видел работы этих поляков, французов, они работали на кафедре изящных искусств.
После этого последовали заказы построить Нахчыванский аэропорт. Там тоже турки сделали слабый проект. Меня вызывали и сказали, что по указанию Гейдара Алиевича я должен поехать и сделать свой проект. К сожалению, аэропорт уже открывали после его кончины.
Э.А. – Большое спасибо, дорогой Расим муаллим, за бесценные воспоминания о нашем общенациональном лидере.
Р.А. – И вам спасибо, что смогли разговорить меня. Я ведь многое рассказал вам впервые.