В 2023 году, который распоряжением Президента
Азербайджана объявлен «годом Гейдара Алиева», мы продолжаем
публикацию уникальных бесед Народного писателя Азербайджана Эльмиры
Ахундовой с родными и близкими, соратниками, сослуживцами
общенационального лидера.
На протяжении 15 лет, пока шла работа над
многотомником «Гейдар Алиев. Личность и эпоха», Эльмира ханум
общалась с огромным кругом людей. Сегодня в ее архиве – около 150
интервью и бесед, которые представляют исключительную ценность для
нашей истории. Особенно если учесть тот печальный факт, что
большинства этих людей уже нет в живых. И их бесценные воспоминания
о Гейдаре Алиеве сохранились только на бумаге.
Публикация материалов, любезно предоставленных нам народным
писателем, будет продолжаться весь 2023 год.
Александр Алексеевич Бородкин - личный врач Гейдара Алиева с 1987 по 1990 гг.
Эльмира Ахундова. – Расскажите, пожалуйста, когда вы познакомились с Гейдаром Алиевым?
Александр Бородкин. – Я стал личным врачом Гейдара Алиевича с марта 1987 года. До меня его пользовал доктор Кумачов. Эта должность называется, скорее, семейный врач. В 4-ом управлении Минздрава есть отделение, обслуживающее только руководство страны (беседа с А.Бородкиным состоялась в 2005 году – Э.А.). С семьей Алиевых работал только я, то есть никакие другие врачи к работе с ним не привлекались. Но работы было достаточно, потому что я отвечал и за детей, и за внуков. О них надо было знать все – особенности организма, болезни, прививки и пр.
В марте 1987 у нас была первая командировка в Волгоград, потому что при члене правительства всегда должен находиться врач.
Э.А. – Расскажите о первых впечатлениях от общения с Гейдаром Алиевым.
А.Б. – Сначала у нас было несколько настороженное отношение друг к другу. Для меня это было большое доверие, и, конечно, большая ответственность.
Когда нас представили друг другу, первой задачей, которую Гейдар Алиевич поставил передо мной, была забота о детях, внуках. Про себя он ничего не сказал.
- Вы, конечно, возле меня, - сказал он, - но вы должны помогать и моей семье.
Это была первая задача.
Я в свою очередь ознакомился с его историей болезни, данными, результатами обследования. Он незадолго до этого проходил диспансеризацию. Поэтому я повторно ее не проводил. Но сам его детально осмотрел.
Э.А. – Ничего настораживающего вы тогда не обнаружили?
А.Б. – Для своего возраста это был вполне здоровый человек. Никаких проблем, никаких жалоб у него не было. А потом, в командировке, я только мог удивляться его работоспособности. Ведь в поездках врач всегда где-то рядом. Куда бы Гейдар Алиевич ни поехал – на завод или другой объект, я был рядом. В Волгограде была подготовлена официальная программа – Мамаев курган, завод, встречи с общественностью и еще много чего.
Он там работал с утра до ночи. Народ с интересом и удивлением приглядывался к моему чемоданчику с лекарствами. А мне буквально на секунду удавалось прорваться к нему: «Как дела? Как самочувствие? Нет проблем?» Я все время находился где-то рядом с ним.
Апрель прошел более или менее спокойно.
Э.А. – Расскажите, пожалуйста, о том дне, когда с ним случился инфаркт.
А.Б. - Наши кабинеты располагались на улице Грановского (ныне Романов переулок), там же была и поликлиника. Соответственно, мы находились там, если никуда не надо было ехать. При необходимости всегда четко знали, где нас искать. И до Кремля ехать недалеко. А в Кремле был свой медпункт, там существовала своя служба.
И вот 11 мая часов в одиннадцать-двенадцать позвонил прикрепленный, кажется, Колывакин.
- Гейдару Алиевичу плохо, приезжайте.
Нам в экстренных случаях дают машину. Когда я подъехал, у него в кабинете уже были врачи из кремлевского медпункта, и практически тут же приехала «скорая», потому что, когда кремлевские медики начали снимать электрокардиограмму, они увидели все признаки инфаркта.
«Скорая» тут же отвезла Гейдара Алиевича на Мичуринский проспект. И я поехал вместе с ними.
Э.А. – Говорят, он несколько дней был без сознания.
А.Б. – Это сказки. Да, он был в тяжелейшем состоянии, но в полном сознании. Первые три недели я был там сутками.
Мы привезли его в Объединенную спецбольницу с поликлиникой 4-го Управления при Минздраве СССР на Мичуринском проспекте. Там было отделение для высшего руководства. На шестом этаже располагался блок, где находился Гейдар Алиевич.
Установили, что у него острый, обширнейший инфаркт миокарда, состояние было крайне тяжелое. То есть практически там ничего не оставалось от миокарда.
Началось лечение. Назначались современнейшие по тем временам препараты, по два, а то и три раза в день собирались консилиумы, приглашали иной раз и ночью кого надо. Лечение проходило очень тщательно.
Э.А. – Как он себя вел? Некоторые пациенты боятся, некоторые впадают в уныние, раскисают. Как держался он?
А.Б. – Гейдар Алиевич жаловался на боли, на одышку, но это было естественно. Если же говорить о его психологическом состоянии, то это стало для него шоком, катастрофой. Он находился в угнетенном состоянии. Это длилось долго, примерно полгода. Приходилось беседовать с ним, даже подбадривать.
Сначала он считал, что все потеряно, и работать он не сможет. Тогда мы начали расширять ему режим, выходить на воздух (соответствующие медицинские службы, конечно, были рядом), говорили, что ему надо больше двигаться.
Э.А. – Говорят, Гейдар Алиев сам тоже старался больше двигаться…
А.Б. – Приходилось даже приостанавливать его, чтобы он не переборщил. У него было большое желание поскорей выздороветь, огромная воля к выздоровлению.
Гейдар Алиевич очень быстро начал работать с бумагами. Ему привозили документы, потом начали люди приезжать. Это началось примерно через две, три недели. Он и совещания начал проводить. Правда, мы протестовали, что этого нельзя делать.
Э.А. – Как же вы ему разрешали это?
А.Б. – Обговаривали время совещания, обговаривали временные рамки. Хоть таким образом старались отвлечь от чрезмерной активности. Ему же надо было проходить и соответствующие процедуры, ходить. Это было в первую очередь. А уже где-то выкраивалось время для проведения совещаний.
Да, у него была очень сильная воля к восстановлению к работе. С каждым месяцем он крепнул. Хотя в принципе мы полгода пробыли на Мичуринском. С сентября он уже выезжал на работу, а потом возвращался на Мичуринский. А в октябре или в ноябре переехал в Барвиху. Там он пробыл какое-то время, ну а потом там же и остался.
Э.А. – Вы не помните, как они с Чазовым относились друг к другу?
А.Б. – Мне казалось, у них были ровные взаимоотношения. Бывает, видно, что пациент не переносит врача или консультанта. Между ними такого не было.
Э.А. – На консилиумах он спрашивал у врачей, когда сможет работать?
А.Б. – Да, ему говорили, что нужно время для реабилитации, что он сможет работать, но для этого надо как минимум полгода - год, чтобы он мог войти в режим. А ему надо было – сразу. И в сентябре он уже стал выезжать в Кремль. Работал в щадящем режиме, а потом с полной нагрузкой. Но все равно была сердечная недостаточность. Он работал, преодолевая себя. Думаю, просто в его характере было отдаваться работе.
Э.А. – Он не хотел психологически ощущать себя инвалидом.
А.Б. – Для него главной установкой было: «Мне надо работать». Это довлело у него надо всем. А какие там идут разговоры, какие принимаются решения – это было вторичным.
Э.А. – Дети в этот период не оставляли его своим вниманием. Они ухаживали за ним?
А.Б. - В этом не было необходимости. При нем же круглосуточно были медсестры, врачи. Первые двое суток дети, конечно, и ночами были там, а потом просто приходили каждый день. Они очень волновались. Ильхам как мужчина вел себя сдержано, Севиль переносила это несчастье более эмоционально.
И потом они в Барвиху приезжали.
А на Толстого, сколько раз я ни приезжал, всегда кто-то был с ним, помощница, или домработница, или дети. У него была на Толстого четырехкомнатная квартира.
Э.А. – А как проходила его жизнь в Барвихе?
А.Б. - В Барвиху мы уехали после отставки. Это клинический санаторий 4-го управления с хорошей клинической базой для руководящего состава. Там есть главный корпус и люксы. Гейдар Алиевич жил в люксе. Там и медицинский кабинет, и жилые комнаты. Я там не жил, там есть свой врач. Медицинское наблюдение там круглосуточное. Естественно, я был у него каждый день. Это как больница, только более комфортная.
Гейдар Алиевич там постоянно читал. Я видел у него на столе много газет, какие-то журналы, книги. Когда я приезжал, мы с ним ходили гулять. Там есть лесопарк, пересеченная местность, подъемы, спуски. В парке проложены дорожки, маршруты, указан метраж. И на разных маршрутах таблички с указателями метража выкрашены в разные цвета. Скажем, маршрут №1 – 1 километр, маршрут №2 – 1,5 километра. Мы, например, знали, что сегодня нам надо пройти 5 км с определенной скоростью, и выбирали себе маршрут.
А начинали ведь с нескольких шагов. Сначала – от кровати до стола, потом постепенно увеличивали, потом вышли на улицу, гуляли в парке на Мичуринском. Там тоже проходили свои метры: 10 метров, 20 метров.
В Барвихе нагрузка уже была больше. Полгода прошло, образовался плотный рубец, поэтому можно было позволять и больше.
Э.А. – О чем вы с ним говорили во время этих прогулок? Он уже был в отставке. Какое у него было настроение?
А.Б. – Настроение у него было подавленное. Гейдар Алиевич ничего не рассказывал о жизни, о будущих планах. Он был человеком скрытным. Я практически полгода не отходил от него, но он говорил только о детях, внуках, спрашивал, как они, а о себе молчал. Чувствовалась школа. Говорили больше о здоровье, о том, что надо делать, когда надо лекарство принять.
Но никаких жалоб на отставку я от него не услышал. Может, он ко мне как-то настороженно относился, мы все-таки мало знали друг друга. Когда у человека такая многолетняя школа работы в КГБ, он не будет откровенничать с каждым.
Мы ходили по этим пригоркам, считали метры, у нас задача была другая - чтобы давление было в норме.
Э.А. – Сколько Гейдар Алиевич пробыл в Барвихе? И как он потом себя чувствовал?
А.Б. - Гейдар Алиевич пробыл в Барвихе месяц с небольшим. Потом, когда он стал советником при Совете министров, изменился его статус. Меня перевели в другое отделение, у меня стало несколько семей, в том числе и Алиева. Но теперь уже я не каждый день бывал у него, приезжал два-три раза в неделю на работу или домой. Готовил ему лекарства, потому что их надо было четко принимать. Он был очень послушным пациентом. Все удивлялись этому. Александр Иванов даже спрашивал: «Что ты с ним сделал? Раньше он не признавал врачей. А тут время пришло, и он пьет лекарство». Он не сопротивлялся, а очень скрупулезно исполнял все предписания.
Я очень долго подбирал дозу лекарств. В аннотации написано «По одной таблетке три раза в день», а фактически надо по 1/8 таблетки. Мы подобрали точную дозу, и он четко соблюдал все рекомендации – все это дало хороший результат.
Я наблюдал его до 1990 года.
Мы регулярно делали ему кардиограммы, видели старые рубцовые изменения, те же, что и были раньше. При инфаркте сначала наступает острая стадия, потом формируется рубец. В рубце происходят колебания. И мы смотрим, если ухудшается, надо принимать меры. Если картина стабильная, то продолжается прежнее лечение. У него картина была довольно стабильной.
Срывы, кризисы и потом у него были, но не сердечного плана. У него очень быстро образовались камни в желчном пузыре, и в 1989 году ему удалили желчный пузырь. Это была обычная полостная операция. Он тогда довольно быстро восстановился. Были простуды.
Э. А. – А не говорили о возвращении к работе?
А.Б. – Таких разговоров не было. Кроме медицинских тем, мы других не затрагивали. Как-то я попытался его спросить о событиях января 1990 года, он ответил: «Это не тема для разговора». И я больше не стал касаться этих тем. Может быть, это вызывало в нем определенные эмоции.
Э.А. – Когда он проходил осмотр в Кливленде, врачи не обнаружили на его сердце никаких следов инфаркта. Могло ли быть такое?
А. Б. – Бывает, что больной доказывает, что у него был инфаркт, а электрокардиограмма и другие исследования ничего не показывают. А может быть, что и не полностью обследовали его. Однако так как ему в Кливленде перед шунтированием делали коронарографию, то, следовательно, произошло хорошее восстановление, хотя все равно следы должны были остаться. Впрочем, некоторые специалисты мелкие изменения в миокарде не признают за инфаркт. Может быть, это и произошло.
Э.А. – Могло ли быть такое, что уколы, которые сделали до вашего приезда в Кремль, могли спровоцировать обширный инфаркт?
А.Б. – Нет. Ему ввели обезболивающий препарат. И какой-то спазмолитик, который снимает спазмы сосудов. Это обычная тактика при инфаркте. Вот и все. У меня были записи. Он забрал их с собой.
Первой задачей было обезболить, снять спазмы и довезти до больницы. А там уже началось лечение. Естественно, ему становилось плохо, потому что резко снижается интенсивность сердечной мышцы, значит, резко снижается кровенаполнение мозга, наступает слабость, обмороки и все такое прочее. Это коллапс, кардиогенный шок.
Э.А. – Вы пользовали его до отъезда?
А.Б. – Не совсем. Мы с ним распрощались в 1991 году (А.Бородкин ошибается, потому что Г.Алиев в июле 1990 года прилетел в Баку – Э.А.). Я точно это помню, потому что в тот период велась борьба с привилегиями, и нашу больницу «отдали народу», то есть передали в Минздрав. Потом, правда, забрали обратно. И тогда встал вопрос, останусь ли я в том отделении, которое занимается членами правительства, или в больнице, где работал. Я решил остаться в больнице.
Мы с ним встретились в последний раз, я представил ему другого доктора, которая должна была его вести дальше. Он спросил, увидимся ли мы с ним еще раз. Я ответил: «Гейдар Алиевич, я всегда буду рад видеть вас». Больше мы с ним не виделись.
Э.А. – Какие у вас возникли ощущения, когда вы услышали, что ваш бывший пациент Гейдар Алиев вновь вернулся в большую политику и стал президентом Азербайджана?
А.Б. – Я был рад. Я не политик, и в эти сферы не лезу. А чисто по-человечески для меня это было неожиданно. Когда он в Нахчыване стал во главе парламента, я почувствовал, что следует ждать продолжения.
В заключение скажу, что для меня общение с таким человеком было большой житейской школой. Я и в дальнейшем старался не упускать из вида информацию об Азербайджане, об Алиеве, и радовался, что мы ему помогли и что человек может так плодотворно работать.
От автора необходимое послесловие:
Об этом периоде в жизни Гейдара Алиева известно мало. Сам он о своих болезнях распространяться не любил и по выходе из клиники постарался забыть о перенесенном инфаркте как можно скорее. По счастливой случайности, во время работы над книгой мне и моему соавтору по книге «Убийство полиграфиста» Исе Наджафову довелось познакомиться с одним из бывших консультантов 4-го Управления Минздрава СССР Александром Григорьевичем Чучалиным. В настоящее время академик Чучалин возглавляет Научно-исследовательский институт пульманологии Министерства здравоохранения России и является одним из светил не только российской, но и мировой науки. В качестве консультанта он не раз присутствовал на консилиумах, собиравшихся по поводу болезни Гейдара Алиева. Некоторое время Александр Григорьевич даже был лечащим врачом Алиева. В октябре 2000 года академик Чучалин на несколько дней приезжал в Баку, и мы уговорили его поделиться с нами своими воспоминаниями:
«Гейдар Алиевич поступил в клинику с дикой, раздирающей грудную клетку болью. На медицинском языке это называется кардиогенным шоком. В подобном состоянии у людей могут происходить всякого рода изменения, которые затрагивают и речь, и сознание, и психическое состояние. Однако Гейдар Алиевич себя контролировал, несмотря на страшную боль. У него не было паники, он не впал в состояние депрессии, безысходности. Наоборот, он очень активно сотрудничал с врачами на всех стадиях болезни, верил им, помогал. И этим весьма облегчил нашу работу.
Гейдар Алиевич - атлетического склада мужчина, сильный, высокий, хорошо развитый физически. Он никогда не болел, в его медицинской книжке практически не было записей о болезнях. При этом он очень внимательно относился к здоровью жены, следил за здоровьем дочери, внуков. Нас всех поражало трепетное отношение Гейдара Алиевича к супруге. Когда Зарифа-ханум заболела, он привлек лучшие медицинские силы в области онкологии. Несмотря на чрезвычайную занятость, присутствовал на всех врачебных консилиумах, вникал во все тонкости течения болезни. Сам же никогда своим здоровьем не занимался, хотя в рамках Четвертого управления того периода была жесткая система диспансеризации. Но даже при этой жесткой системе каких-то признаков, которые бы могли спрогнозировать болезнь, не было. Поэтому инфаркт стал для Алиева полнейшей неожиданностью. Тем не менее он справился с критической ситуацией очень достойно. После выхода из острого периода главной целью его жизни стало желание как можно скорее вернуться в строй, к нормальной здоровой жизни. Я думаю, что его воля к жизни, к выздоровлению и явилась основной причиной того, что несмотря на столь тяжелый диагноз, все закончилось благополучно.
И последнее. Меня как врача поразила его последующая реабилитация, связанная с возвращением в Азербайджан и переходом к бурной политической деятельности. Особенно то обстоятельство, что, несмотря на колоссальные физические и психологические нагрузки, он длительное время вообще находился без какого бы то ни было врачебного надзора. Пожалуй, это случай с медицинской точки зрения беспрецедентный».
Комментарии, как говорится, излишни…