В 2023 году, который распоряжением Президента Азербайджана объявлен «годом Гейдара Алиева», мы начинаем публикацию уникальных бесед Народного писателя Азербайджана Эльмиры Ахундовой с родными и близкими, соратниками, сослуживцами общенационального лидера.
На протяжении 15 лет, пока шла работа над многотомником «Гейдар Алиев. Личность и эпоха», Эльмира ханум общалась с огромным кругом людей. Сегодня в ее архиве – около 150 интервью и бесед, которые представляют исключительную ценность для нашей истории. Особенно если учесть тот печальный факт, что большинства этих людей уже нет в живых. И их бесценные воспоминания о Гейдаре Алиеве сохранились только на бумаге.
Публикация материалов, любезно предоставленных нам народным писателем, будет продолжаться весь 2023 год.
Эльмира Ахундова – Ариф Мамедович, когда вы стали сотрудником органов госбезопасности и в каком году состоялась ваша личная встреча с Гейдаром Алиевым?
Ариф Зейналов - В 1965 году меня пригласили в КГБ. Я был первым секретарем Али-Байрамлинского горкома комсомола. Тогда председателем КГБ Азербайджана был Цвигун. Я и Шакир Керимов, первый секретарь Бакинского горкома комсомола, прошли комиссию, собеседование. В последний момент меня ЦК ЛКСМ Азербайджана не отпустил. Это был процедурный вопрос, ибо все приказы от самого рядового опера отдавала Москва. А Москва не дала бы мне представления без рекомендации ЦК ЛКСМ. 1-й секретарь ЦК Максуд Ализаде пригласил меня, пожурил, мол, тебе нет и 26 лет, ты первый секретарь горкома, куда торопишься. Али-Байрамлы был ударной комсомольской стройкой, там строилась ГРЭС открытого типа, Ширван-нефть, в общем, город кипел. К тому же я был начальником ударной комсомольской стройки на Али-Байрамлинской ГРЭС.
В 1967 году на место Цвигуна пришел Алиев. И мне звонок из КГБ. Оказывается, когда Гейдар Алиев стал председателем, он первым делом занялся подбором новых молодых кадров. Попросил кадровика принести ему личные дела рекомендованных к работе в органах. Ему в числе прочих принесли и мое личное дело. Объяснили, что меня два года назад не отпустил ЦК. «Тогда не отпустил, сейчас отпустит», - усмехнулся Алиев, но попросил прежде переговорить со мной, может, парень поменял свое решение. Все же два года прошло.
Мне позвонили и попросили приехать на беседу к председателю КГБ, только чтобы об этом никто не знал. Я отпросился у первого секретаря горкома партии и наутро был в Комитете. Без десяти три меня подняли в приемную председателя. Дежурный говорит: «Погодите, сейчас у него человек на докладе». Я даже помню фамилию этого человека: Страхов, начальник радиоконтрразведки. В три ноль-ноль Гейдар Алиев меня принял.
Первое впечатление: высокий, красивый человек в хорошо сшитом костюме. Он встал, доброжелательно со мной поздоровался. «Ариф, заходи, садись!»
Разговор с ним был на самую обширную тему, мы с ним говорили обо всем – и о музыке, и о литературе, и об истории, о наших классиках. Он знал, что я окончил с отличием факультет русского языка и литературы. Поэтому он русскую литературу не затронул, а мое знание азербайджанской литературы «прощупал». Я сказал ему, что всегда проявлял интерес к родной литературе, начиная от Бахманьяра, Фелеки Тебризи, Говси Тебризи, Зульфугара Ширвани. Взять хотя бы Зульфугара Ширвани, это же был виртуоз, у него в каждой строке было по три рифмы. Я уже не говорю о гениях Низами, Физули, о Касум беке Закире, Мирзе Шафи Вазехе.
Он получил удовольствие от моей осведомленности. Кстати, спросил меня, кто, на мой взгляд, самый видный представитель современной азербайджанской литературы, поэзии? Я ответил, что ценю Бахтияра Вагабзаде. Он помолчал и вдруг спрашивает: «А что вы скажете про «Гюлистан»?» Я ответил: «Гейдар Алиевич, смотря с какого аспекта, с какой исторической точки зрения подходить к поэме. Это проблемный вопрос, конечно. Но ведь это видение поэта». Алиев улыбнулся: «Может быть, вы и правы».
Наша беседа длилась 1 час 50 минут. Гейдара Алиева вызвали в ЦК. Он стал прощаться и говорит: «Ариф, я считаю, что наша беседа получилась. Что я могу тебе сказать? В любое время для тебя в КГБ есть место, когда ты распрощаешься с комсомолом, прошу пожаловать. Вопрос решен!»
А я ему ответил: «У меня тоже есть пожелание: в следующую нашу встречу хотел бы увидеть вас генералом». Он засмеялся. Так получилось, что 7 ноября его представили к званию генерала-майора.
Через неделю мне звонит первый секретарь ЦК ЛКСМ Эльмира Кафарова: «Ты чего, опять лыжи навострил?» Я понял, что уже сработано наверху. Она подтвердила: «Гейдар Алиевич мне звонил. Считай, что решение ЦК у меня на столе».
Через несколько дней я перешел на работу в КГБ.
Э.А. – Вы продолжались общаться с Гейдаром Алиевым? На какой участок он вас направил?
А.З. - Я пришел сразу, без спецподготовки, без школы, напрямую на зачисление. Это редко бывает. Меня зачислили в начале декабря 1967 года в четвертое отделение 5 отдела. Отделение занималось розыском авторов анонимных документов. Не просто анонимки, а анонимки с угрозой в адрес партийных, советских деятелей, депутатов и пр.
Я вышел на работу, обложился учебниками и пособиями, касающимися специфики моего направления: почерк, особенности, характер анонимщика. Через дней десять ко мне в кабинет заглянул Гейдар Алиев. Без предупреждения. Это было в его стиле – делать неожиданные обходы Комитета. Я встал. «Садись, садись! Чего это ты литературу в рабочее время читаешь?» - «Это не литература, это учебники по моей новой работе». Он полистал книги, посмотрел инструкции, которые я раздобыл. «Да, это я одобряю. Ты, видать, дотошный. Другие ждут, когда им подскажут. А ты нашел литературу сам, – и добавил: - Вообще-то я поправил наших товарищей. Тебя не надо было назначать на этот участок. Надо было более живую работу предложить. А на этом участке должны сидеть опытные работники, которым несколько лет до пенсии осталось. Ну ничего, я тебя скоро на учебу пошлю».
4 января 1968 года он вызвал меня и сказал: «Ариф, я рекомендовал тебя в Киевскую школу КГБ». Это была престижная школа с хорошими условиями, с отличными преподавателями. Полугодичная школа подготовки оперативного состава. Но там полгода шли за два. Я окончил эту школу с отличием.
Через несколько лет я там же окончил школу руководящего состава. А потом еще и в Москве курсы высшего руководящего состава КГБ СССР.
В марте 1968 года к нам с лекцией приехал Гейдар Алиев. У него каждый год в нашей школе были две двухчасовки для курсантов. Он читал нам лекции про особенности контрразведывательной деятельности на иранском направлении – проблемы, оперативная обстановка, прогнозирование, перспективы, задачи. Иранское направление лучше него в СССР никто не знал.
Нам за два дня объявили, что в большом зале будет поточная лекция для всех курсантов. В перерыве он поинтересовался у начальника школы Виталия Шевченко.: «А где мои курсанты, Виталий Григорьевич? Как они, не подводят?».
И тот говорит: «Гейдар Алиевич, если бы у меня были еще 10-15 такого уровня курсанты, как ваши, я был бы самым счастливым начальником школы. Многие преподаватели вообще говорят, что Арифа Зейналова надо освободить от госэкзаменов». Гейдару Алиеву было очень приятно это слышать.
В июле я закончил школу. По приезде мне вскоре поручили кураторство спортивного мира республики.
И вдруг степанакертские события. Сначала в июле 1967 года, когда в Ханкенди произошли массовые беспорядки, сопровождавшиеся зверским убийством трех азербайджанцев. Затем спустя год армянские сепаратисты вновь стали нагнетать обстановку. С целью локализации возникшей в Нагорном Карабахе напряженной обстановки летом 1968 года Гейдар Алиев сформировал бригаду, оперативной группой руководил полковник Фирудин Багиров. Поиск источников информации, выявление наиболее лояльно настроенных лиц, через которых можно было выявить исполнителей. Ознакомившись с составом оперативной группы, Гейдар Алиевич дал указание включить в группу оперативников меня как молодого сотрудника, только что вернувшегося из школы КГБ в Киеве, пусть, мол, свои теоретические знания на практике проверит и начинает с трудного. Чтобы порох, значит, понюхал.
Перед поездкой он нас вызвал, дал обширный инструктаж. И сказал: «Работайте на совесть, выявите всех зачинщиков. Местным сотрудникам не слишком доверяйте. И еще: в Степанакерте на ночь не оставайтесь. Работу закончите - и сразу в Агдам. От них всего можно ожидать. Я первому секретарю Агдамского райкома партии поручил, там проблем с жильем, с питанием не будет».
Мы поработали там несколько недель. О нашей работе Гейдару Алиеву ежедневно докладывали. Все преступники были выявлены и привлечены к ответственности.
После этого случая армянские националисты присмирели и вели себя потише.
Г.Алиев прекрасно знал оперативную обстановку в этой области и знал, что и когда следует предпринять.
…Впоследствии я курировал спорт, курировал вузы. Потом стал начальником отделения, курировавшего творческую интеллигенцию - с 1980 по 1986 год.
Э.А. – За спортсменами серьезно наблюдали? Особенно когда они выезжали за границу.
А.З. – Приходилось. Помню один случай: один из видных футболистов «Нефтчи» попал в поле зрения органов КГБ. Выезжая часто за рубеж, он занимался перепродажей машин, фарцовкой и пр. То, что сейчас называют бизнесом, а тогда считалось криминалом. Накопилось достаточно материалов для возбуждения уголовного дела. Доложили наверх, и мне дали знать, что так как это видный спортсмен, защищает честь нашей республики, вы с ним поговорите, наставьте на путь истинный, а юридические меры не предпринимайте.
А в отношении многих спортсменов Гейдар Алиев в то время принимал необходимые меры для улучшения их бытовых условий, Банишевскому сам выделил квартиру на «Гянджлике». Он был председателем КГБ и лично выделил Анатолию квартиру. Он тогда многим спортсменам помог.
Э.А. - Не секрет, что в 1967 году в КГБ СССР по инициативе Андропова были созданы 5-е отделы по борьбе с идеологическими диверсиями. Можно ли в этой связи говорить о наличии диссидентов и инакомыслящих в Азербайджане? И если да, то как велась с ними работа, какие установки давало руководство КГБ по работе с так называемыми инакомыслящими? Каких принципов вы придерживались?
А.З. - Я бы не стал утверждать, что в Азербайджане существовало диссидентское движение наподобие того, что мы наблюдали в России. Диссидентского движения такого масштаба у нас не было. В поле зрения органов КГБ попадали, как правило, лица, которые в своем окружении допускали нежелательные высказывания, порочащие наш строй, государство и так далее. Нас всегда призывали не торопиться с выводами. Даже председатель КГБ Азербайджана Красильников (этому он, конечно, у Гейдара Алиевича научился) говорил: «Не спешите вешать ярлыки на интеллигенцию. Ярлык повесить легко. Вы сначала разберитесь». Нас наставляли работать тонко, ювелирно. Это была кропотливая работа.
Был такой музыковед Фиридун Шушинский и еще Сарвар Ганиев – скрипач. За всю мою практику я помню, что только их двоих мы приглашали в КГБ. Два часа беседовали с Шушинским, но он остался при своем мнении. Он был замечен в так называемых «националистических высказываниях». В результате беседы он сказал, что я так думаю и от своих убеждений не откажусь. Ну и не отказывайся. Никаких репрессивных мер не приняли в его отношении. Сейчас я понимаю, что в его отношении некоторые из наших сотрудников перестраховались, там не было никакого криминала.
Э.А. - А кого-нибудь из партии исключили, может, с работы сняли? Вы же должны были отчитываться о своей работе перед Москвой.
А.З. - Не надо забывать один нюанс. Никита Хрущев полностью настроил против себя интеллигенцию, а когда Гейдар Алиев пришел, он практически не оставил нам фронт работ. Никита Хрущев оттолкнул от себя интеллигенцию и сам спровоцировал рождение диссидентства. А когда Гейдар Алиев стал первым лицом в республике, он полностью замкнул на себя всю творческую интеллигенцию. Он с ними любил общаться - кого пожурит, а кого наградит. Львиную долю нашей работы он взял на себя. Это вы особенно должны отметить.
Поэтому, когда нам из Москвы пытались что-то говорить, мы им возражали: у нас оперативная обстановка совсем другая. У нас Алиев первый секретарь, который ни на минуту интеллигенцию без внимания не оставляет. И интеллигенция ему верит. Они шли к нему со всеми своими проблемами.
В восьмидесятые годы Халил Рза опять попал в поле зрения органов за свои националистические высказывания. Мне пришлось засесть за справку для ЦК и Москвы. Кое-кто меня не понял, а Зия Юсифзаде поддержал. Я какие аргументы в пользу поэта в своей справке приводил: вот, мол, география его творческой деятельности, он Пушкина переводит, Лермонтова, Максима Танка, Петруся Бровку, Лесю Украинку, Эдуарда Межелайтиса, Тараса Шевченко, Габдуллу Токая. Ну как может такой человек быть националистом? Просто это человек с повышенным чувством национальной гордости, с повышенным чувством любви к нации. Я с ним беседовал на бульваре, без вызова в КГБ. Несколько раз встречался. И он мне говорил: «Я думал, что в КГБ монстры работают. Как хорошо, что там такие парни, как ты, есть».
Некоторые из старых сотрудников КГБ, привыкшие к более «крутым» методам работы, говорили порой нам, молодым, что мы, дескать, допускаем излишний либерализм и мягкотелость. А мы проводили профилактические мероприятия. Такая установка была, что нельзя лишний раз травмировать человека. Например, такой-то писатель или поэт допускает в своем окружении какие-нибудь высказывания антирусского характера, против политики Кремля и т.п. У нас была установка от Гейдара Алиева: не торопитесь вызывать на беседу в наше здание. У людей с 1937 года въелся страх перед КГБ. Лучше определите круг людей, с которыми он общается. Кого этот литератор больше всех уважает, кто для него авторитет. Кого он не сможет ослушаться. Например, профессор Д. или писатель Н. Потом мы выходили на этого авторитетного человека, встречались где-нибудь и излагали ему просьбу от имени руководства КГБ Азербайджана: «У нас есть претензии к такому-то, поговорите с ним, пожалуйста, по-дружески. Пусть он изменит свой стиль, перестанет вести такие разговоры. Мы знаем, что вас он послушается». Через три-четыре дня мне звонят: «Ваше поручение исполнили. Реакция была нормальной, можете быть уверены, что с его стороны более неприятных нюансов не будет». Докладываем руководству. Нам говорят: ну, понаблюдайте за ним еще с месяц-другой. Через пару месяцев пишем справку с выводом о том, что «объект» профилактирован и дальнейшее его изучение считается нецелесообразным. Гейдар Алиев одобрял эти наши тонкие мероприятия: не преследовать, не ущемлять на работе, человек не должен пострадать за свои неординарные мысли.
Нас просили вникать в проблемы и трудности, вплоть до бытовых, которые были у творческой интеллигенции, помогать им по силе возможности. Выявить истинные причины недовольства.
Э.А.- Впоследствии много писали о психиатрии, о применении психиатрии в борьбе с инакомыслящими. Было у нас такое?
А.З. - Психиатрию как орудие подавления инакомыслия мы не использовали. За время моей работы я помню лишь, что на время приезда высоких гостей типа Косыгина или Брежнева, двоих больных - Галкину и Яшаева – они были психически больными с агрессивными намерениями. Вот их мы изолировали на эти несколько дней. Хотя некоторые представители творческой интеллигенции порой и впрямь напоминали пациентов психиатрических лечебниц и были людьми с явными психическими отклонениями.
Я не помню ни одного случая направления на принудительное лечение кого-нибудь из представителей творческой интеллигенции. Это было бы легче для нас, но нас наставляли на другое: «Делайте все, чтобы локализовать его нежелательные действия. Уговаривайте, просите, влияйте, только не применяйте силовые методы».
Э.А. - Как вы относились к фактам выдворения из страны российских диссидентов?
А.З. - Мы считали, что это более современный метод борьбы с ними и это лучше, чем привлекать их к уголовной ответственности. Лучше выдворить, чем посадить.
Э.А. - А самиздат был в Азербайджане?
А.З. - По поводу тех или иных событий у нас иногда распространялись листовки. Самиздата я не видел. Не встречал и запрещенной литературы, которую бы привозили из Турции, других стран. Скорее, это можно объяснить инертностью или законопослушностью азербайджанской интеллигенции. Мы сами о самиздате узнавали из ориентировок КГБ СССР.
(И все же российский самиздат был в Баку, его читали подпольно, в частности «Архипелаг Гулаг» Солженицына. Но большого интереса у азербайджанской интеллигенции он не вызывал. Во всяком случае, случаев ареста в Баку из-за распространения самиздата не было – Э.А.).
Э.А. - У вас работа в основном шла по так называемому «националистическому уклону» …
А.З. - Да.
Э.А. - В начале 70-х годов в СССР началась так называемая «третья волна» эмиграции, уезжали писатели, творческая интеллигенция по политическим мотивам. Уезжали ли из Баку лица, не согласные с существующим строем? Были ли случаи принудительной высылки?
А.З. – Нет, такого не припомню.
Э.А. - А было ли давление Центра, Москвы, где была другая ситуация с диссидентами, какие-то указания и установки, чтобы вы жестче действовали в отношении инакомыслящих, прижимали интеллигенцию?
А.З. - Явного давления не было. У меня была одна претензия к Центру: они все наши сигналы насчет Степанакерта спускали на тормозах. Когда я написал справку для Москвы в 1982 году об «Очаге» Балаяна, Зия Юсифзаде меня вызвал и сказал: «Напиши на обороте, что доложено Политбюро ЦК КПСС». А потом Зие Мамедовичу из Москвы позвонили с претензиями: «Зия Мамедович, что вы хотите от братьев-армян?» Некоторые обвиняют нас, что мы вовремя не отреагировали на всплеск национализма в Нагорном Карабахе, не информировали и пр. Это неверно. Я лично выдворил из Айлиса в Ордубаде Зория Балаяна, который приехал показывать своим коллегам древние албанские памятники, которые он выдавал за армянские. Нагорный Карабах мы не проглядели, мы постоянно Москву ориентировали. Но жаль, что во главе КГБ СССР в тот период оказался человек, долгие годы проработавший во внешней разведке. Они бывают зациклены, у них комплекс оторванности от реальной жизни в своей собственной стране. Я с Крючковым несколько раз говорил по телефону, Бобков сам в Нахчыван приезжал. Тогда многие руководящие работники, оставив свои посты в автономной республике, уехали в Баку. Остались я, зам министра МВД, прокурор и руководитель автономной республики Афияддин Джалилов. И весь этот поток беженцев из Армении через нас прошел. Я тогда с Камраном Багировым, с Гасаном Гасановым по телефону говорил и буквально волосы на себе рвал, умолял: отделите женщин и детей, мужчин сгруппируйте, посадите на «Икарусы» и отправьте в Нагорный Карабах. Пустите их в Степанакерт. Чего вы теряете? Ну, снимут вас с работы, зато Карабах отстоим. Мужчины все были тогда наэлектризованы и могли горы своротить. Побоялись – не решились!
А контрразведчики – Цвигун, Бобков, Алиев – совсем другое дело. Ильгусейн Гусейнов был хорошим работником первого направления, но в сложной оперативной обстановке оказался несостоятельным.
Э.А. – И все же один громкий судебный процесс в Баку был над инакомыслящим. Я имею в виду арест и осуждение будущего президента Азербайджана Абульфаза Эльчибея. Вы что-нибудь можете рассказать по этому поводу?
А.З. - У меня с Красильниковым была дискуссия по поводу Абульфаза Эльчибея. Его объяснение на имя Красильникова переводил я, потому что в следотделе было мало людей, свободно владеющих двумя языками. В отношении Эльчибея настырность Красильникова сыграла главную роль, потому что, на мой взгляд, осуждать и арестовать его было нельзя.
Что такое преступление? Когда есть объективная и субъективная сторона преступления, состав преступления, то есть понятие вины. Когда есть какие-то действия, например, плакат выставил с лозунгом «Долой СССР!» Плакат – это вещественное доказательство. А Эльчибей просто говорил. Он был преподавателем АГУ и во время лекций говорил студентам, вот, мол, мы рабы, рабы русских, нас эксплуатируют. А мы великая нация, нас в Иране 30 миллионов, мы должны объединиться и пр.
Ни одно цивилизованное государство не имеет статьи, где бы судили за мысли, за убеждения. Не было состава преступления: у него не было призывов свергнуть существующий строй, не было призывов к насильственным действиям. Он так думал, а мысль нельзя судить.
Эльчибей в лучшем случае тянул на официальное предупреждение, устраивать над ним суд не следовало. Тем не менее его осудили по статье 72 «антисоветская пропаганда и агитация» на полтора года.
Я не мог доказать Красильникову, что нет состава преступления. Предлагал объявить ему официальное предупреждение. А он говорит, что уже дал соответствующие указания следотделу.
Э.А. - Была ли у нас группа «Альфа» или принимала ли она участие в каких-то спецоперациях на территории Азербайджана?
А.З. - Только в январе 1990 года. Прилетает из Москвы группа «Альфа» и мне (Ариф Зейналов тогда исполнял обязанности председателя КГБ Нахчывана – Э.А.) дают список из 11 человек на депортацию. Лидеры НФА: Сульхеддин Акперов, Ибрагим Ибрагимли, Фарамаз Аллахведиев, Асаф Гулиев, Фарадж Гулиев и др. 75-я мотострелковая дивизия имела там свой особый отдел, 41 погранотряд тоже имел свой контрразведывательный орган, от них не скроешь ничего. «Альфа» была дислоцирована в погранотряде. Самолет был для этого готов.
Я список посмотрел и говорю: «Я вам ни одного человека не дам». - «Это указание Крючкова!» - «Крючков в Москве сидит, а мне здесь еще работать! Вы в Баку допустили ошибку, взяли Этибара Мамедова и Рагима Казиева, а они из Москвы героями вернутся. Вы мне тут оперативную обстановку не взрывайте. Я контролирую ее и за нее отвечаю. Я с этими людьми поддерживаю контакт и пользуюсь у них доверием».
Генерал Шеронин находился тогда у нас, заместитель начальника контрразведывательного управления КГБ СССР, он прилетел вместе с бойцами отряда. Я ему говорю: «Если мы их сейчас посадим, я за Нахчыван не отвечаю». Он берет ВЧ и звонит прямо Крючкову. Докладывает, что исполняющий обязанности председателя КГБ НАР категорически против депортации лидеров НФА. «Виктор Александрович, мы взорвем обстановку здесь, если на это пойдем». - «Ну что, «Альфу» возвращать?» - «Возвращайте, - говорит Крючков, - но сами оставайтесь, продолжайте отслеживать обстановку».
А с экс-председателем КГБ Вагифом Гусейновым у меня был конфликт по телефону. Он мне позвонил в декабре 1989 года, сразу после событий на иранской границе, где народ снес проволочные заграждения. Говорит, что посылает следственную группу с целью проведения следственных действий по факту сноса государственной границы. Я ему отвечаю: «О какой бригаде следователей, о какой документации может идти речь? Вы мне прислали трех следователей во главе с начальником следотдела Расуловым. Неужели вы не понимаете, что эта акция носили массовый характер? Какая свидетельская база? 20-30 тысяч людей принимали участие в этой акции. О каких следственных действиях может идти речь? Кого следователи будут допрашивать? Я отправляю следственную бригаду обратно в Баку».
Он мне говорит: «Тогда, товарищ Зейналов, и ты, и я – мы должны написать рапорт и уйти с занимаемой должности».
Я говорю: «Не знаю насчет вас, но здесь уже было немало людей, которые бросили все и убежали. Я в такой сложной обстановке свой пост покидать не буду. Если я это сделаю, то сам себя буду считать дезертиром. Я буду на своем посту до тех пор, пока мне не пришлют замену».
Э.А. – Ариф Мамедович, я прошу в заключение всех своих собеседников рассказать какой-нибудь любопытный случай, связанный с Гейдаром Алиевым.
А.З. – Есть у меня одна забавная история. Едет Гейдар Алиев по Агджабединскому району, направляясь на зональное совещание. На дороге вывешены портреты членов Политбюро. Он выходит из машины, подзывает первого секретаря и начинает ругать его за то, что они не сняли портреты Шелепина и Полянского, которые уже давно выведены из состава Политбюро. Требует, чтобы их сняли, и уезжает. Первый секретарь поручает это сделать второму секретарю, а второй - третьему. Потом все укатили на зональное совещание. А третий стоит посреди дороги и чешет затылок, потому что не знает, кто из них Полянский, а кто Шелепин, так как надписей под портретами нет.
В конце концов принимает соломоново решение: оставить всех висеть до утра. В надежде, что совещание кончится поздно и руководству будет не до портретов бывших членов Политбюро. А утром, когда суета, вызванная приездом «первого», уляжется, он с помощью старших товарищей выяснит, на каких из портретов изображены несчастные отставники.
Не тут-то было. Гейдар Алиев поздно ночью, проезжая обратно в Евлах на станцию, вспомнил о своем поручении. Все, кроме него, дремали в машинах и думали только о том, как бы добраться до постели. Вдруг слышится резкий визг тормозов, машина сопровождения едва не врезается в «ЗИЛ». Гейдар Алиев выходит из машины и устраивает разнос руководству района за то, что те не выполнили его указания.
Когда выясняется, что «третий» секретарь не знал в лицо членов Политбюро, Гейдар Алиевич рассердился окончательно: «Что же это за руководящий партийный работник, если он руководителей партии, пусть даже бывших, в лицо не знает?».
И другой эпизод, свидетельствующий о его внимательности.
В 1985 году я отдыхал в «Дубраве», под Москвой, в Доме отдыха КГБ. В постпредстве мне дали пригласительный билет на два человека в Большой театр на юбилей Узеира Гаджибекова. Я взял с собой земляка, молодого офицера из органов, отдыхавшего со мной. Билеты были в десятом ряду – девятое и десятое место. За несколько минут до начала мероприятия в зал вошел член Политбюро Гейдар Алиев вместе с министром культуры Демичевым. Проходя мимо нас, он задержал взгляд на мне и остановился. Я встал. Он спросил: «Вы в командировке?» - «Никак нет, я на отдыхе». - «Где отдыхаешь?» - «В доме отдыха «Дубрава». И тогда он спросил: «А у вас есть транспорт? Как будете добираться?» Я ответил, что с транспортом все в порядке. Он сказал Демичеву, что это мой земляк. Хотя я соврал, конечно, транспорта у нас не было. Гейдар Алиевич тепло попрощался с нами, и они пошли в ложу.
Еще был случай в 1982 году. 1 октября я как сотрудник группы сопровождения Гейдара Алиевича был с ним поездке в Ереване. После окончания совещания Эдуард Шеварднадзе, в то время первый секретарь ЦК КП Грузинской ССР, предложил Гейдару Алиевичу поехать в Тбилиси, остаться там переночевать, но Гейдар Алиев отказался. Отказался он также от предложения Демирчяна, первого секретаря ЦК КП Армянской ССР, заночевать в Ереване. Несмотря на позднее время, мы по его указанию выехали в Нахчыван и переночевали там. Еще тогда наши соседи не вызывали у него доверия, и комфортно он себя мог чувствовать только на территории республики.
Э.А. – Спасибо, Ариф Мамедович, за интересную и содержательную беседу.
