В 2023 году, который распоряжением Президента Азербайджана объявлен «годом Гейдара Алиева», мы продолжаем публикацию уникальных бесед Народного писателя Азербайджана Эльмиры Ахундовой с родными и близкими, соратниками, сослуживцами общенационального лидера.
На протяжении 15 лет, пока шла работа над
многотомником «Гейдар Алиев. Личность и эпоха», Эльмира ханум
общалась с огромным кругом людей. Сегодня в ее архиве – около 150
интервью и бесед, которые представляют исключительную ценность для
нашей истории. Особенно если учесть тот печальный факт, что
большинства этих людей уже нет в живых. И их бесценные воспоминания
о Гейдаре Алиеве сохранились только на бумаге.
Публикация материалов, любезно предоставленных нам народным
писателем, будет продолжаться весь 2023 год.
Trend предлагает вниманию читателей беседу Эльмиры Ахундовой с народным художником Азербайджана, выдающимся скульптором Омаром Эльдаровым.
Эльмира Ахундова – Омар Гасанович, вас связывает с Гейдаром Алиевым долгая история взаимоотношений, вы являетесь, наверное, единственным скульптором, который ваял бюст великого политика, как говорится, с натуры, он вам сам позировал. И очень доверял. Именно вам в середине 80-х годов прошлого века он доверил работу над надгробным памятником своей супруги Зарифы ханым. Обо всем этом мы будем, с вашего позволения, разговаривать.
Омар Эльдаров – С удовольствием.
Э.А. - Но сначала хочу задать вам один вопрос по поводу памятника, который в далеком 1969 году установили ереванские националисты в селении Баян Дашкесанского района Азербайджана. В заключении по поводу этого памятника я нашла вашу фамилию, вы в то время являлись заместителем председателя Союза художников. Что это была за история?
О.Э. - Дело в том, что для увековечения памяти своих земляков, погибших в Великой Отечественной войне, уроженцами селения Баян, проживающими в Ереване и других городах СССР, было решено воздвигнуть за счет своих личных средств памятник-обелиск воинам-баянцам. В Москве, Баку, Кировабаде, Ханларе и других городах Советского Союза организовали комитеты по сбору средств для сооружения памятника. В результате было собрано более 20 тысяч рублей, которые передали в распоряжение оргкомитета. Памятник был изготовлен в Ереване архитектором Р.Исраэляном и скульптором А. Арутюняном, а его сооружение на месте велось, в основном, рабочими, приехавшими из Еревана.
Э.А. - Чем этот памятник испугал власти?
О.Э. - Сначала испугались власти района. Они памятник просто убрали, и тогда возник конфликт, начались стихийные митинги.
Э.А. - А почему они сняли его?
О.Э. - Дело в том, что там был изображен орел, который представлял собой копию одной из основных деталей установленного в Ереване памятника в честь победы армян над турками в Сардарабадской битве. В Ереване два антитюркских памятника. Это памятник памяти жертв «геноцида» и памятник в честь победы в Сардарабадской битве, где изображены орлы и огромные быки. Этот орел был копией фрагмента того памятника, только в уменьшенном размере.
В нашем заключении говорилось, что памятник представляет собой сильно стилизованное сооружение, и доминирующее положение архаичной скульптуры сидящего орла не раскрывает тему памяти советских воинов села Баян, погибших именно в Великую Отечественную войну. Поэтому памятник можно считать отнесенным к любым трагическим событиям далекого прошлого.
К тому же, противоречивой и неоднозначной была надпись на памятнике: «Вечная слава 600 храбрым воинам-баянцам, сыновьям-орлам, вольнолюбцам и достойным последователям наших предков, погибшим в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.».
В результате Гейдар Алиевич уладил этот конфликт. Было принято специальное постановление Бюро ЦК Компартии Азербайджана, а Союзу художников Азербайджана поручили составить проект и изготовить скульптурную фигуру, отвечающую теме павших воинов.
Э.А. – Да, в архивах МНБ я читала документы, где говорилось, что армянские эмиссары из Еревана намеревались самовольно поставить памятники также в других селах Дашкесанского района, где проживали армяне. Во всех случаях незаконная деятельность армянских националистов пресекалась…
А теперь приступим к главной теме беседы: в чем истоки необычайной тяги Гейдара Алиева к художественной интеллигенции, с которой он очень любил общаться?
О.Э. - Гейдар Алиевич как-то по-особому тепло относился к деятелям искусства. Он, например, очень дружил с Кара Караевым, с Таиром Салаховым, Муслимом Магомаевым. Эту тягу я определяю его какой-то чисто внутренней потребностью. Да и судьба у него так складывалась. Он же, насколько я знаю, хотел стать художником. Учился в Нахчыване у Шамиля Казиева – это был его первый учитель рисования. Сохранились даже рисунки того периода. Когда Гейдар Алиевич приехал в Баку поступать в вуз, у нас не было другого учебного заведения, кроме АзИИ, где был факультет архитектуры, на котором преподавали и художники, и скульпторы. Гейдар Алиев там некоторое время учился. Поэтому тяга к художникам проистекала, я думаю, из его детской и юношеской мечты и стала потребностью. Кроме того, его старший брат Гусейн Алиев был профессиональным художником, в республике состоялось несколько его выставок. Племянник Гейдара Алиева, сын Гасана Алиева – Расим Алиев был профессиональным архитектором. В течение 20-25 лет он был главным архитектором Баку. Видимо, это все оказывало влияние и на Гейдара Алиевича. Он был открыт для контактов с деятелями искусства, и в том числе с художниками.
Э.А. - В 70-80-е годы ХХ века многое в Азербайджане проектировалось, строилось. Он следил за всеми этими работами лично?
О.Э. - Гейдар Алиевич детально рассматривал любой проект, который ему представляли, посещал все персональные и республиканские выставки. Персональные - не всегда, но республиканские – обязательно. Ежегодно по всему СССР проходили республиканские творческие выставки, на которых производились закупки, отбирались работы на Всесоюзную выставку. И вот перед тем, как отправлять работы в Москву, Гейдар Алиевич обязательно смотрел их. Были картины, скульптуры, которые ему не нравились, но он никогда об этом не говорил. Иногда мог сделать замечание, имеющее отношение к содержанию. Выставки все-таки были партийным мероприятием. Вопросов же техники Гейдар Алиевич касался только в том случае, когда работа ему нравилась. Если он как руководитель партийной организации делал замечания по вопросам идеологического, содержательного характера, то они не были категоричными. Я не помню никаких разборок с художниками. Скажу больше: все наши молодые, наряду с писателями, художниками, композиторами среднего и старшего возраста, получали звания «заслуженных», престижные премии, им вне очереди предоставлялись квартиры, машины…
Э.А. - Расскажите, пожалуйста, о ваших личных контактах с Гейдаром Алиевым.
О.Э. - В 70-е годы я не имел с ним таких тесных личных контактов дружеского характера, как, скажем, Таир Салахов. Я уже говорил, что Гейдар Алиевич посещал все республиканские выставки. И когда на выставке какая-то работа вызывала его интерес и ему называли автора, Алиев это имя просто запоминал. Поэтому меня он знал с этой стороны. Я помню, как по инициативе министра культуры Закира Багирова мне было поручено сделать бюст Брежнева к выездной сессии Академии художеств СССР, которая проходила в Баку. Я сделал этот большой мраморный бюст, и когда Гейдар Алиевич перед открытием республиканской выставки, посвященной то ли Дням культуры России в Азербайджане, то ли работе выездной сессии Президиума Академии художеств СССР, посетил ее, бюст ему понравился. А когда члены Президиума Академии художеств СССР вместе с ним опять прошлись по выставке, и такие столпы советской скульптуры как Кибальников (автор памятника Маяковскому), Аникушин, Вучетич похвалили этот бюст и сказали, что даже у них в Москве такого бюста нет, это окончательно расположило Гейдара Алиевича ко мне. Члены Президиума Академии художеств СССР вообще часто приезжали в Баку.
Сама выставка проходила в здании нынешнего выставочного зала имени Саттара Бахлулзаде. На первом этаже была выставлена скульптура, на втором – художественные работы. Все выставки проходили в этой галерее.
Я часто представлял Гейдару Алиевичу проекты памятников, потому что они просто не рассматривались без участия первого секретаря. Я был одним из авторов памятника 11-й Красной армии. Но мы с Токаем Мамедовым, вдвоем с которым мы делали первый этап, представляли ему другой проект. Гейдар Алиевич был в моей мастерской, приехал посмотреть проект памятника. У него были замечания по содержанию. В дальнейшем, когда состоялся второй проект, я не смог принять участия в работе, потому что в это время работал в Средней Азии, где у меня были большие проекты. И Токай Мамедов сам попросил меня: «Можно я продолжу работу один? Все равно все надо менять, мне хочется поработать одному». Я согласился с ним. И он в дальнейшем уже представлял памятник один.
Я неоднократно показывал Гейдару Алиевичу памятник Гусейну Джавиду, который сейчас стоит на проспекте Нариманова. Этот памятник делался очень долго. Мы начали его еще в те годы, когда Гейдар Алиевич был здесь первым секретарем, и этот проект имел много вариантов. Остановились мы на последнем варианте, который потом осуществили. Все эти варианты он просматривал в моей мастерской и окончательный вариант одобрил. Он выделил большие средства, потому что памятник был очень большой. Там было бронзовое литье, а это огромные деньги. Средства эти выделялись поэтапно, потому что проектирование – работа поэтапная. Сначала проект, потом рабочая модель, рабочее проектирование, а потом уже материальное осуществление. Но впоследствии, когда распался Союз, все было заброшено, работы заморожены. Ассигнования шли очень небольшими порциями. А я не обращался к тем, кто был у власти после него, да и к нему в Москву не ездил. Мне казалось, что у него огромный диапазон обязанностей по своей работе в Совете министров СССР. И я не считал возможным беспокоить его. Все те годы я понемногу работал, а потом работа совсем застопорилась. При Муталибове разговор об ассигнованиях вообще отпал. Замысел как бы законсервировался. Памятник был частично в мастерской, частично уже в цеху бронзового литья, но все было заморожено. Потом я все-таки обратился к Эльчибею по этому вопросу. Он меня принял. Я ему сказал: «Как же может быть, чтобы не было памятника такому драматургу, такому поэту. Кроме того, это же символ репрессированных деятелей культуры. И прах его перевезли, и памятник почти готов…» Он все понял, на него особенно подействовала вторая сторона вопроса. Эльчибей дал распоряжения Совету министров, может быть, устные, я не помню, но ассигнования пошли. И тогда я начал бронзолитье. Эльчибей и открывал памятник. Но при Гейдаре Алиеве был разработан замысел, композиция, определено место.
Э.А. – А как произошло, что именно вам он поручил работу над его бюстом?
О.Э. - Это было в 1983 году, когда Гейдару Алиевичу вручили вторую звезду Героя Социалистического труда. В один прекрасный день мне вдруг звонит Гасан Азизович Гасанов, который был тогда секретарем ЦК по идеологии, и говорит: «Кямран Багиров хочет вас видеть». А в то время такие вызовы вызывали беспокойство. Я стал думать, что за проблема, что случилось? Естественно, сначала я пришел к Гасану Азизовичу. Он, увидев мое беспокойство, сказал: «Не тревожься, все хорошо». Я немного успокоился. Мы с ним пошли в приемную. Я немного подождал, потом приглашают к первому секретарю, а там сидит Гейдар Алиевич. Он прилетел в Баку увидеться со мной. Я еще больше напрягся. Потому что не ожидал такого. Он тоже увидел мое состояние и говорит: «Я знаю, что про меня говорят, будто я строгий. Но я справедливый». Он мне сообщил, что хочет, чтобы я взялся сделать ему памятник на родине в Нахчыване, как дважды Герою Социалистического труда. Он сказал, что у него много предложений, которые исходят из Москвы, он же там курировал и вопросы культуры. «Но я, - говорит, - решил, что мой бюст должен делать наш скульптор».
Э.А. - В этом тоже сказался его патриотизм. Ведь он мог найти более именитого скульптора в Москве?
О.Э. - Конечно, его бюст могли бы лепить и президент Томский, и Вучетич – кто угодно. И ему предлагали это. Но у него на этот счет была принципиальная позиция. Он, будучи секретарем ЦК, очень много общался со всей скульптурной элитой СССР. Они неоднократно приезжали сюда, потому что дружили с Петром Матвеевичем Елистратовым, который был тогда вторым секретарем ЦК, до Козлова, и потом стали дружить и с Гейдаром Алиевичем. Елистратов устраивал приемы, ездил на рыбалку с художниками, он собирал картины и очень любил художников, дружил с Таиром Салаевым, Тогрулом Нариманбековым, с Надыром Абдурахмановым, в какой-то мере с Токаем Мамедовым, в меньшей мере - со мной. Очень любил и опекал Саттара Бахлулзаде. Елистратов очень много сделал для реабилитации отца Таира. Это называлось «очистить биографию». Он работал при Вели Ахундове.
Принципиальная позиция Гейдара Алиевича заключалась в том, что он дружил со многими российскими художниками - но при этом никому из них ничего не заказывал. Речь шла не только о его бюсте, он вообще для Азербайджана никому из них ничего не заказал. Он заказывал работы только азербайджанским скульпторам. Я подчеркиваю: несмотря на тесную дружбу с такими высокими деятелями, как Кибальников, Аникушин, Вучетич. Они, конечно бы, не отказались, но с его стороны таких предложений не было. Мне он сказал: «Я вам поручаю. Во-первых, я считаю, что вы, наверное, сделаете. Во-вторых, полагаю, что мой памятник должен делать наш скульптор».
Первый этюд я сделал здесь, в Баку. На следующий день после встречи в ЦК Гейдар Алиев приехал в мою мастерскую, около часа позировал мне. У меня тогда ничего не получилось. Он посмотрел и сказал: «Не переживайте, мы еще встретимся в Москве, и вы сделаете этюд там. Вы еще не разработались или, может быть, нервничаете». С этим он и уехал.
Потом он меня вызвал в Москву. Была заранее достигнута договоренность со скульптором Рукавишниковым, известным именно по бюстам дважды Героев. Он предоставил нам свою мастерскую в центре, на Калининском проспекте. Там уже была назначена встреча. В ней участвовал и Таир Салахов, он легче общался с Гейдаром Алиевичем, ибо они были более близки. На этом же сеансе присутствовал Расим Алиев – он, с одной стороны - архитектор, а с другой – племянник Гейдара Алиева, поэтому у него контакты более тесные. Гейдар Алиевич позировал два сеанса. Он, по его меркам, очень задержался, на обед не поехал. Зарифа ханым ему тут же позвонила. К этому времени Таир Салахов с Расимом заказали из ресторана «Баку» обед, и во время перерыва мы пообедали. Мастерская была комфортабельной, двухэтажной, все очень хорошо меблировано. Гейдар Алиевич внимательно наблюдал, как я леплю. Таир с Расимом помогали снять напряженность, установить контакт. Таир, помню, сказал: «Гейдар Алиевич, вы сидите, а у сидящего человека поза другая. Надо встать». Я бы сам не решился попросить его встать. Но Гейдар Алиевич тут же встал.
За один день мы провели два сеанса. Этюд был сделан хорошо. Я еще до встречи провел предварительную работу, то есть подготовил каркас, глину, кое-что наложил по памяти, чтобы потом не терять времени. Во время работы мы беседовали. Он вообще держал себя очень непринужденно. Я поражался его памяти, он вспоминал всякие детали, которые запомнить очень трудно – кто был автором такого-то здания, такого-то памятника. Высказывал свои суждения по тому или другому объекту в Баку, причем часто критические. Речь шла об объектах, построенных до него и в бытность его первым секретарем. Он давал сразу оценки скульптору, его работе, причем оценки эти были совершенно точные.
Мне хватило этих двух сеансов. Больше он уже не позировал. К тому же и Таир давал мне хорошие советы. Кроме фотографий, этюд с натуры и стал для меня основным материалом. Была такая традиция – все живые члены правительства, Политбюро, если они были дважды героями Соцтруда или Советского Союза, позировали скульпторам. Гейдар Алиевич об этом знал, поэтому тоже согласился позировать и даже где-то был инициатором того, что надо попозировать.
Э.А. - Мне Таир Салахов рассказывал, как он, вы и Рамиз Мехтиев ездили выбирать место для бюста. Как это происходило?
О.Э. - Гейдар Алиевич никому не перепоручал решение вопроса, который должен решать сам. И в этот день, находясь в Азербайджане в отпуске, он специально приехал в Нахчыван.
Гейдар Алиевич приехал со своим мнением, основанным, наверное, на воспоминаниях юношеских лет. Он знал, что в Нахчыване есть Беюк баг*. Но этот Беюк баг когда-то был большим садом, а к тому времени, о котором идет речь, он представлял старые заросли перед каким-то официальным зданием. Мы с Расимом заранее посмотрели его. Ведь мы уже знали мнение Гейдара Алиева, знали, где он хочет, чтобы был установлен бюст. Поэтому Расим Алиев сделал огромный и сложный проект для этого сада. Но мы его не показали Гейдару Алиевичу. Он просто лежал у нас в Баку, в мастерской.
Приехав в Нахчыван, мы с Расимом еще раз осмотрели сад, и тогда я сделал предложение, совершенно неожиданное и для Расима, и для всех. Дело в том, что недалеко стоит мавзолей Момине хатун. Там были огромные ворота. Тут же рядом - зимний ледовый каток. Я походил с ними по этой площадке, мы подошли к краю обрыва. Оттуда как бы открывается вид на Азербайджан. Правда, не столько на Азербайджан, сколько на Иран, но это было неважно. Создавалось ощущение простора, природы, ландшафта. Я подумал, что бюст в Беюк баге будет выглядеть как-то камерно, интимно. Никто его не увидит. Тогда зачем это надо? Ведь для нас установка бюста дважды Герою была колоссальным событием. Единственный такого рода памятник, азербайджанец - первый заместитель Председателя Совета министров СССР. Параметры памятника были заданы заранее, причем у всех дважды героев они были одинаковые – такой-то материал, такой-то пьедестал, такой-то бюст, если и были «ножницы», то очень небольшие. В запущенном саду такой памятник не смотрелся бы.
Я им всем троим – Рамизу Энверовичу Мехтиеву в том числе, сказал: «Бюст Гейдара Алиевича должен стоять на этом пространстве, близко к обрыву, чтобы больше ничего не читалось. Пейзаж далеко в перспективе – это очень выгодно. Он сразу делает памятник большим. Горы, реки вдали, они маленькие, и памятник проецируется невероятно большим». Этот прием часто применяют. Вот у нас памятник Ленину у Дома правительства был неправильно поставлен. Он был одиннадцатиметровым, но стоял в непосредственной близости от здания и оттого проигрывал, казался маленьким, потому что такую махину здания «не перекричать». А памятник Ломоносову в Москве стоит далеко от здания, и это огромное здание университета его не «убивает». Потому что оно в перспективе. Я это им объяснил. Ну, Таиру Салахову это долго объяснять не надо было. Расиму тоже. Рамиз Энверович также все понял.
В общем, мы стоим на площади, ждем его приезда. Он приехал и спрашивает: «Ну, какие у вас предложения? Я с детства помню Беюк баг, и, по-моему, ничего лучше нет». Я высказываю ему все свои соображения. Он вопросительно посмотрел на Таира Салахова. Тот говорит: «Правильное предложение». Расим тоже поддержал меня. «Значит, одобряете?» Ему идея понравилась. Он понял сразу и стал обсуждать наш вариант, а про Беюк баг уже и забыл. Вот такая была история…
Э.А. - А когда памятник установили, он видел его?
О.Э. - Гейдар Алиевич видел не только памятник. Он был у меня в мастерской, дважды смотрел его вместе с Зарифой ханым.
Э.А. - Долго вы работали над бюстом?
О.Э. - Наверное, около года. Но в это время входили и работа над проектом, и выбор участка, сама работа над бюстом. Памятник установили, когда он еще был первым заместителем председателя Совета министров СССР.
Э.А. - А как шла работа над памятником Зарифе ханым?
О.Э. - Памятник ей – это одна из моих основных работ. Установленный сейчас бронзовый вариант - копия. Первый вариант был мраморным. Его должны были поставить на Новодевичьем кладбище, но не поставили.
В 1985 году, еще не исполнилось семи дней после ее кончины, он пригласил меня в Москву. На семь дней, я помню, мы собрались. Были все близкие родственники и с той, и с другой стороны, братья Гейдара Алиевича, ее братья... Гейдару Алиевичу тогда было очень трудно говорить, он в буквальном смысле слова задыхался от переживаний. Но он пригласил меня к себе и сказал: «У меня опять уже было много предложений, вот, и маску сняли, но я считаю, памятник Зарифе ханым должен сделать ты. Работай, сроки меня не интересуют. Неважно, если не успеем к годовщине. Надо работать, надо, чтобы мне понравилось, всем родственникам. Чтобы памятник был хорошим. Дай предложения». И я начал работать.
Э.А. - А почему скульптуру так и не поставили на Новодевичьем кладбище?
О.Э. - Мы не поставили ее в связи с событиями, которые произошли лично с Гейдаром Алиевичем. Он очень сильно болел, я бывал у него во время болезни, виделся с ним. Он спрашивал о памятнике, я говорил, что памятник готов, показывал фотографии. Еще будучи на посту первого заместителя Председателя Совета министров СССР, Гейдар Алиевич участвовал в конкретной работе по переводу памятника в материал. Он договорился с карьером, чтобы для Азербайджана выделили пять больших блоков первосортного мрамора, по его просьбе нам дали самого лучшего мастера для перевода памятника в материал. Потому что очень сложная была фигура. Она же цельная вся – пальчики, туфелька, каблучок. А это огромные массы, огромные складки. Этот мастер работал с московской скульптурной элитой и был личным мраморщиком президента Академии художеств Николая Томского. Мы договорились, что он приедет на полгода в Баку и будет работать.
Э.А. - Но после болезни и всех последующих неприятностей он сам решил не ставить памятник?
О.Э. - Да. Ну, во-первых, работа немного затянулась. После того как Гейдар Алиевич ушел в отставку, он понял, что ставить мраморный памятник – это провоцировать недругов на всякие негативные выходки. Мрамор ничего не стоит сломать.
Памятник был уже готов и девять лет находился у меня в мастерской. Сейчас он стоит в Музее искусств имени Мустафаева. Это тот самый мраморный вариант, который был сделан для Новодевичьего кладбища. Гейдар Алиевич решил не ставить памятник, потому что, видимо, уже решил, что останки надо будет перезахоронить. Чтобы Зарифа ханым не была далеко от него, он решил перевезти ее на родину, в Азербайджан. В Москве на ее могиле сделали ажурную решетку, рамку, в которой был ее портрет, и надпись. Стоял скромный надгробный камень, сантиметров в 80, и портрет. Так было до того, как мы ее перезахоронили.
Э.А. - У вас были разные варианты памятника?
О.Э. - Да, к окончательному варианту я пришел не сразу. Во-первых, в процессе работы я понял, что надо делать фигуру с постаментом вместе. Сначала я делал более аллегорическую фигуру, была такая спящая красавица, которая уснула, и у нее из руки выпал цветок. Гейдар Алиевич сказал: “Нет, надо сделать портрет, должно быть сходство”. Поэтому фигура выпрямилась, у нее появилась осанка. При всей своей мягкости, эта женщина знала, как надо держаться на людях. Но этот вариант пришел не сразу…
Э.А. – А вы были лично знакомы с Зарифой Алиевой?
О.Э. - Я познакомился с Зарифой ханым по счастливой случайности. В Нахчыване я готовил бюст дважды Героя Социалистического труда Гейдара Алирза оглу Алиева. Я вкладывал все свои силы и умение, чтобы бюст получился образным и совершенным. Это была на редкость ответственная работа. Зарифа ханым дважды оказала мне честь, посетив мою мастерскую по этому поводу. Она долгое время обозревала бюст, иногда выдвигала такие предложения, что просто поражала меня. Ведь она была большим ученым, а не скульптором. Тогда я не смог скрыть своего удивления и спросил ее, откуда она знает секреты мастерства скульпторов? Она, улыбнувшись, ответила: “Для этого не нужно быть скульптором. Человека, созданного вами из мрамора, никто не может знать лучше меня”. В это время я, независимо от самого себя, смог запечатлеть ее светлый образ в своей памяти…
Работа над «Элегией» началась в 1986 году и была закончена в 1989-м. А бронзовый вариант памятника был начат в 1993 году и завершен в 1995-м. Этот памятник и был воздвигнут в Аллее Почетного захоронения. В 1995 году я изготовил также мраморный бюст Зарифы ханым для Центральной больницы Нахчывана. Через некоторое время изваял из мрамора памятник Зарифы Алиевой, который был воздвигнут перед Офтальмологическим центром. Кроме того, был изготовлен мраморный бюст для Бакинского НИИ глазных болезней имени Зарифы Алиевой.
Э.А. - Что вы можете сказать о ваших впечатлениях от общения с Гейдаром Алиевым в последние годы? Он был таким же внимательным?
О.Э. - Я всегда это говорю, и сейчас повторюсь. Это было очень характерным для него. Практически он поручил мне быть ректором Академии художеств. Это было совершенно новое дело, новая задача. Многие шептали, что он издал указ о создании Академии чуть ли не под меня. Это полнейшая неправда. Еще в бытность его первым секретарем, выездная сессия Академии художеств СССР была посвящена созданию здесь собственного художественного вуза. Однако москвичи не посоветовали этого. «Зачем сразу вуз, - говорили они, - откройте факультет при Университете искусств». Тогда так и сделали. Открыли художественный факультет. Однако Гейдар Алиевич этой идеи не забывал. И в один прекрасный день, это было в 2000 году, он в постановление по вузам, где каждому вузу было посвящено по две строчки, совершенно неожиданно внес: «На базе художественного факультета Университета искусств и художественного училища имени Азимзаде создать Академию художеств Азербайджана. А художественное училище переоформить в колледж при Академии».
Потом мне сказали, что после долгих обсуждений множества кандидатур Гейдар Алиевич хочет предложить пост ректора Академии мне. По этому поводу мы с ним часто встречались. В день рождения и кончины Зарифы ханым я всегда был рядом с памятником. Это была такая традиция. Мы с ним говорили, допустим, и по поводу памятника – может быть, что-то почистить, привести в порядок. И он тут же спрашивал меня: «Ну, какие есть вопросы? Какие предложения». У меня обычно бывали вопросы по Академии, говорили о проблемах, о финансировании. Нам было выделено здание ПТУ, построенное еще в 30-е годы, мы его ремонтировали. Это здание было попросту сараем. Мы провели реконструкцию, и Гейдар Алиевич все эти годы помогал нам, наблюдал за работой. В таких беседах он проверял, как идет работа.
Еще один эпизод - самый примечательный и очень для него характерный. Я понял, что Кабмин вставляет палки в колеса, и строительную часть нам не осилить, нет денег. Тогда я попросил Гейдара Алиевича принять меня. Он в то время был уже совсем больным и уезжал на лечение, как оказалось, в последний раз. Это было уже после его падения во Дворце «Республика». Он меня принял и спрашивает: «Какие проблемы?». Я все объяснил ему: нам нужны деньги, а Кабинет Министров денег не дает, и мы не можем закончить дело, начатое Вами. Записываясь на прием, я заранее сказал, о чем будет разговор. И он отвечает мне, что все уже сделано. «Все решено». Он при мне позвонил Авязу Алекперову, министру финансов. А потом говорит: «Мне доложили, что вы слишком много запросили». - «Да, - отвечаю, - но там и работы много». Он сказал: «Больше миллиона дать не сможем». А я просил, кажется, миллиона полтора. «Хорошо, мы все сделаем на этот миллион». Он дал указания Авязу Алекперову решить все вопросы, подключить кого надо. «Вот какое мы с вами большое дело сделали, - завершил он беседу. – Академию мне хвалят, она хорошо работает». Он мне иногда говорил «ты», иногда «вы». Я-то с ним всегда был на «вы».
На следующий день меня опять вызывают. Вот это-то самое примечательное. Как хорошо он знал свой народ, не столько народ, сколько все эти болевые точки, всю эту чиновничью бюрократию. Он меня принимает с Дилярой Сеидзаде и с Фатмой Абдуллазаде. К нему постоянно бегали телевизионщики, и я подумал, что ждут какого-то важного гостя, а Диляра ханым сказала, что все это из-за меня. И вот я вошел в кабинет Гейдара Алиева. Если накануне Гейдар Алиевич был в водолазке, то тут, я смотрю, он в костюме, при галстуке. Собралась вся пресса. И все, что было за день до этого, повторяется заново. То есть опять решается вопрос о выделении средств Академии. Он все это повторяет, но более официально, с решениями. И тогда только я понял, что он решил это пустить в эфир, чтобы после его отъезда не было попыток угробить дело. Потрясающий был человек!
Вечная ему память!..
