Писатель и журналист Александр Иличевский родился 25 ноября в 1970 году в Сумгаите. Учился в Физико-математической школе имени Колмогорова при МГУ и окончил факультет общей и прикладной физики Московского физико-технического института по специальности теоретическая физика. С 1991 года занимался научной работой в Израиле и США, но в 1998 году снова вернулся в Москву. Автор книг стихов: "Случай", "Не-зрение", "Волга меда и стекла"; романов "Дом в Мещере", "Мистер Нефть, друг", "Ай-Петри" , "Матисс" , книги прозы "Бутылка Клейна" , книги эссе "Гуш-мулла" , книги рассказов "Пение известняка" , сборника рассказов "Ослиная челюсть".
Лауреат - премии "Русский Букер" ( 2007), премии "Нового Мира" (2005), премии имени Юрия Казакова за лучший рассказ 2005 года, IV Международного литературного Волошинского конкурса за рассказ "Белый домик", первое место в номинации "Поэзия" литературного конкурса "Дварим" и т.д.
"- Саша, не смог бы ты рассказать, как и когда твоя семья оказалась на Апшеронском полуострове?
- Перед первой мировой войной дед моего отца - Иосиф Лазаревич Розенбаум вместе со своим братом владел ювелирным магазином-мастерской в Ленкорани, куда они перебрались из Баку в надежде на лучшее течение дел. Мать моей бабушки Цили - Генриетта Эпштейн изначально была родом из Ленкорани. В 1916 году, когда Циле было два годика, ее отец собрался в Америку. Генриетта ехать с ним отказалась, он не дал ей развода, и с помощью англичан, которые тогда в том регионе были влиятельны, Иосиф Розенбаум добрался до берега Персидского залива, откуда отплыл в Сан-Франциско. Генриетта Эпштейн в 1920 году повторно вышла замуж - за комиссара 11-й Красной Армии Семена Кайдалова, впоследствии как старый большевик он получал разные партийные назначения (самое безобидное: директор каменоломни в Гиль-Гиль-Чае) и крепко помотался по стране. После войны Кайдалов окончательно осел вместе с семьей в Азербайджане, в Сумгаите. Дед моей матери - Митрофан Корока был субботником, кантором и старостой молельного дома в селе Козиевка под Харьковом. В самом начале 1930-х, во времена еще вегетарианские, он был репрессирован за религиозные убеждения и заодно раскулачен. Сослан был вместе с сыновьями в Среднюю Азию, откуда с помощью взяток добился перевода на поселение в Азербайджан. Его умысел состоял в том, чтобы оказаться поближе к своим: к субботникам и герам из села Привольное под Ленкоранью, всегда поддерживавшими связь с иудействующими Полтавской и Харьковской губерний (Балуклея, Богодухов), откуда их предки ссылались властями. Так мой дед - Григорий Митрофанович Корока оказался на строительстве завода синтетического каучука близ станции Сумгаит. В 1937 году он овдовел, оставшись с грудным ребенком на руках. Вскоре он встретил мою бабушку, Акулину, завербовавшуюся на одно из строительств "великих пятилеток", после того как на Ставрополье потеряла всю семью в голод 1933 года. Недавно я навел справки в генеалогических архивах США и узнал один факт, поразивший меня. Мой прадед Иосиф Розенбаум попал в Америку не сразу. В ожидании визы он прожил полтора года в Японии: в Иокогаме, на улице Ямашитачи, 87 - в "Приюте еврейского общества помощи эмигрантам". (На соседней улице в белоэмигрантском издательстве "Заря Востока" все это время - по 1920 год включительно - под редакцией Д. Уральца1 выходил журнал "Жиды и революция".) В Сан-Франциско Иосиф Розенбаум прибыл на корабле "Seyo Maru", вместе с юным Абдаллой Ибрагимовым, по всей видимости попавшим к нему в компаньоны еще в Азербайджане. В кармане у Абдаллы находилось 350 долларов против 70 у Иосифа. Паспортист отмечает в книге прибытия рост Иосифа: "5' 4''", в графе "Сколько времени собираетесь провести в США" проставляет: "Жизнь", а в столбец "Адрес и имя вашего ближайшего родственника в США" вписывает под диктовку: "город Сиэтл, штат Вашингтон, Первая авеню, 1004, Еврейский Приют, Мистер Нефть, друг". Так вот, эта запись о выдуманном, канцелярски необходимом друге, без наличия которого въезд в Америку был бы затруднен, - Mr. Neft, friend, - она и была приветом мне, правнуку, - 80 лет спустя. Мой первый роман, автобиографический, в котором одна из линий посвящена прадеду, назывался "Нефть". Нефть - забвение как исток.
- Начало твоей юности связано с двумя городами - Баку и Сумгаитом. Как повлияли они на писателя Александра Иличевского, какой след оставили? Что из приобретенного в Баку приходилось мучительно изживать из себя, а что, напротив, бережно хранить на других широтах?
- Там прежде всего солнце и море заронились в душу и тело. Навсегда. Изживать ничего не пришлось, и для сохранения моря и солнца особенных усилий не прикладывал, потому что две эти сущности априори мощней моего существа, и сами хранили меня, оберегая от всевозможной хандры. Единственный минус такого наследия - я не представляю себе жизни в северных широтах, и мое вынужденное житье здесь все сильней одолевает меня. Естественным, хоть и трудновыполнимым избавлением видится переезд в Израиль.
- Ты много путешествовал, успел пожить в нескольких странах, как писатель крепко связан с исследованием проблемы Времени, на что указывает твой последний роман "Матисс". Мог бы ты провести беглый сравнительный анализ, указать на разницу течения времени в Баку, Москве, Нью-Йорке и как это течение времени влияло/влияет на тебя?
- Время на Апшероне - это сильная вечная линза, то слепящая забвением, то напротив - яркостью самой незначительной детали (солнце сквозь виноградные листья, их прожилки, видна каждая - как на карте токи эстуария, пройденные плечевым усилием на байдарке; богомол, медитирующий на листе плюща; Млечный путь на надкрыльях короеда; роскошные шапки на деревянных чурбанах, в их выщерблинах я угадывал странные - то грозные, то глупые, то мученические лица; ноябрьская хурма, соперничающая с взрывом закатного солнца, на вдруг переломившемся от тяжести плодов дереве в бабушкином саду; слепящая солнечная дорожка на рассвете, по которой плыву вместе со своей собакой, безухим волкодавом Барсиком). В Америке время было картонным - мне не удалось ничего полюбить в этой стране, в отличие от Израиля, где шестнадцать лет назад прожил год и с тех пор мечтаю вернуться. Там как раз время внутреннее совпало с временем внешним, историческим, которого так мне сейчас не хватает. В Москве же время сложно как безвременье, здесь оно остановилось.
- Баку моей юности в какой-то степени был городом идишистской культуры. Скажи, ты застал ее отголоски, она как-то повлияла на тебя?
- В семье моего дяди представители старшего поколения говорили на идише - и только. Да еще бабушка однажды рассказала мне, что ее мать в детстве носила в синагогу к резнику куриц. Национальность на Апшероне была не то чтобы не важна, но в стойком кодексе общения благожелательность по отношению к различным частям состава населения царила незыблемо. А о культурном влиянии я могу говорить много: в детстве и юности всех лучших людей я встретил именно на Апшероне, где проводил все летние месяцы жизни. И отъезд в августе в северные широты воспринимался как жестокая ссылка".
Источник: www.lechaim.ru ( корр.Афанасий Мамедов)