1 июня на 78 -году жизни скончался известный поэт Андрей Вознесенский. Он был одним из самых знаменитых поэтов-шестидесятников. Славу ему принесли поэтические книги "Мозаика", "Парабола", "Антимиры" (послужившая основой для одноименного спектакля Театра на Таганке), "Треугольная груша", "Ахиллесово сердце", "Тень звука" и другие. Еще более широкой публике Вознесенский стал известен как автор стихов для рок-оперы "Юнона и Авось".
В последние годы поэт тяжело болел, поэтому очень редко давал интервью. В январе 2010 года Вознесенский перенес второй инсульт, в мае в Германии ему была сделана операция по устранению атеросклеротических повреждений артерий. В последние годы жизни жил и работал в дачном поселке Переделкино.
Представляем читателям Trend Life последнее интервью знаменитого поэта, опубликованное 10 марта 2010 года на www.sobesednik.ru, а также интересную подборку из других интервью Андрея Вознесенского
С Вознесенским я (корр. Дмитрий Быков) в последнее время разговаривал несколько раз - в больнице, на панихиде по Аксенову, на вечерах, куда он приходил... Разговоры длились минут по пятнадцать, не больше, потому что боюсь его утомлять. Но странное дело - на людях он чувствует себя лучше. Это и давняя эстрадная выучка, и внутренний кодекс чести: никто не должен видеть, каково тебе на самом деле.
Он один из крупнейших поэтов ХХ века, и этого статуса не станут сегодня оспаривать даже заядлые его ругатели. Он давно в том статусе, когда любое высказывание предваряется оговоркой: "Вознесенский, конечно, большой поэт, но..." А по-моему, и без всяких но. Вознесенский до сих пор интересен: то, что он умудряется писать, героически сражаясь с болезнью, - поражает свежестью, темпераментом и хваткой. Но, помимо всякой эстетики, поражает мужество, с которым он встречает испытания последних лет: он, вечно упрекаемый то в легковесности, то в истеричности, то в самолюбовании. Я не знаю в последнее время более убедительного примера героизма - по крайней мере в литературе.
- Андрей Андреевич, прежде всего примите мое восхищение. Вы доказываете, что поэт - звание, и подтверждать его надо не только текстами, но и личным мужеством.
- Тут восхищаться незачем, это норма. После того как держался раненый Пушкин, после героических последних месяцев Пастернака - что добавишь? Я в относительном комфорте, меня не травят, слава Богу, отношения с царем выяснять не надо... Две мучительные вещи - приступы, когда теряешь голос, и почти постоянная боль. Поэту трудно без голоса. Я всегда любил читать, многие вещи рассчитаны на устное исполнение. Это надо произносить, или петь, или молиться вслух - все это вещи голосовые. А боль плоха тем, что не вырабатывается привычка, нельзя приспособиться. Но есть навык, я умею сопротивляться - что-то бормочешь про себя, стихи и тут помогают. И кстати, вот эти вечные упреки в эстрадности, которые сопровождали наше поколение с первых шагов. Они вызывались, конечно, тем, что все эти чтения у памятника Маяковскому, а потом стадионные овации и вечера с конной милицией воспринимались политически, а был ведь у этого один важный человеческий аспект, о котором мало говорят. Шумная слава, все ее ругают, она якобы ужасно вредит, но по крайней мере в одном смысле она хорошо влияет на судьбу: когда на тебя устремлено много глаз, у тебя сильный стимул вести себя по-человечески. Больше шансов не сподличать. Соблазн - в хорошем смысле - сделать красивый жест, совершить приличный поступок: люди же смотрят! И враги тоже смотрят. Поэтому улыбайтесь.
Пример нашего поколения тут довольно убедителен: среди тех, кого действительно знали, за кем следили, - никто не замечен в подлости. Ошибались все. Приличия помнили тоже все.
- Кстати, о "Соблазне" - лучший ваш сборник, по-моему.
- Не знаю, лучший ли, но из всех своих периодов я действительно больше люблю вторую половину семидесятых и, может быть, кое-что из поздних девяностых, из того, что вошло в том собрания, обозначенный "Пять с плюсом". Там уже чистый авангард, без заботы о том, что скажут.
- Спрашивал вас об этом двадцать лет назад и повторю сейчас: не разочаровались ли вы в авангарде? Во-первых, кое-где он выродился в прямое сотрудничество с государством, как у футуристов. А во-вторых - выродился, и я не знаю, продолжится ли...
- Что касается сотрудничества с государством - это изнанка общего футуристического проекта переделки жизни. Искусство не для того выходит на площадь, чтобы показывать себя: оно идет переделывать мир. Это прямое продолжение модерна, нормальная линия - кончился образ художника-алхимика, затворника, началась прямая переделка Вселенной. "Кроиться миру в черепе". Это было и на Западе, не только у нас, и вторая молодость авангарда - шестидесятые, битничество - продолжение той же утопии. А в России это совпало с революцией, отсюда упования на государство, на утопию, - утопия вообще для искусства вещь довольно плодотворная. А наоборот - не очень. Пока человек чувствует, что он все может и будущее принадлежит ему, он менее склонен к подлостям, чем если чувствует себя винтиком. Авангард предъявляет к человеку великие требования. И сейчас скажу то же, что и двадцать лет назад: ничего более живого в искусстве ХХ века не было, из русского и европейского футуризма выросло все великое, что этот век дал. Русская провинция продолжает давать прекрасные молодые имена, потому что футуристична по своей природе. Там без утопии не проживешь. Противопоставление авангарда и традиции, кстати, ложно - по крайней мере в России. Авангард с его максимализмом и есть русская традиция. "Слово о полку Игореве" как будто футуристы писали. Плакаты авангардистов, в том числе богоборца Маяковского - не атеиста ни в каком случае! - восходят к иконе. Авангарднее русского фольклора вообще ничего нет - рэп шестнадцатого века.
- Но те молодые, которых вы благословляли (с избыточной щедростью, по-моему), они оправдали ваши ожидания?
- Тут избыточной щедрости не бывает: ругать будут без меня. И я не сторонник теории, что ругань полезна. "Когда ругают - везет", есть примета, но это придумано в самоутешение. На самом деле из тебя ногами выбивают легкость и радость, вот и все. Все талантливые поэты, которых я знал, предпочитали перехвалить, чем недохвалить: это касалось и Кирсанова, и Асеева, которых в свое время так же искренне перехваливал Маяковский, а тот начал с того, что его назвал гением Бурлюк. Не бойтесь сказать "гений", бойтесь не разглядеть гения - несостоявшихся великих в России больше, чем мы себе представляем. И мне очень редко приходилось разочаровываться в тех, кого я поддержал, - почти никогда. Страшно только, что именно они - настоящие - чаще платят за предназначение: ранний уход Нины Искренко, Алексея Парщикова, Александра Ткаченко - это как раз доказательства того, что поэт платит дорого. Особенно если преодолевает сопротивление материала.
- А сами вы предполагали дожить до 75?
- Я никогда в жизни всерьез не принимал эту цифру, мне и 70 уже казались нереальными. Но нам повезло в том смысле, что во второй половине пятидесятых над нами будто разверзлись небеса и какой-то луч ударил. Облученные этой энергией, мы оказались крепче, чем сами рассчитывали. Ранняя слава, ранний счастливый шок от вдруг раскрывшихся границ, от огромных аудиторий - это добавляет живучести. В 70-е все это резко потускнело, обернулось депрессиями, запоями, но облучение не смоешь. Я замечал такой же запас жизненных сил в людях, облученных двадцатыми годами: в Алексее Крученых даже после восьмидесяти лет сидел подросток. Марк Шагал. Эренбург. Лиля Брик. Пикассо. Люди таких эпох, если не становятся их жертвами, живут потом до ста, сохраняя ясный ум и крепость.
- После выхода последнего романа Василия Аксенова - "Таинственная страсть" - личная жизнь шестидесятников опять в центре внимания: некоторые обижаются, а как вы? И что там правда?
- Бог мой, ну кто от Аксенова ждет фактов? А в байки Довлатова кто верит? Жанр байки не предполагает достоверности. Довлатов был великолепный рассказчик, иногда анекдотчик, это тоже требует класса. А Василий Аксенов был поэт, крупный, без скидок, проза его - белый, а иногда рифмованный стих, ритм ее поэтический, "Таинственная страсть" не исключение, он всех нас сделал героями эпической поэмы. В "Илиаде" что, много фактографии? Совпадает общий каркас: ахейцы брали Трою. Видно, с какой любовью это все написано, видно, до чего он в том времени был счастлив и как выл, когда оно кончилось, - я во многом там себя узнаю, но поскольку я меньше бывал в Коктебеле и не так часто запивал, близость с друзьями была скорей заочная. Если кому-то плохо или кого-то травят - все перезванивались; если у кого-то удача - списывались; если кто-то не так сказал или написал - можно было напрямую позвонить, но в этом вихре попоек и свиданок я себя не помню, мой постоянный круг был скорее так называемые технари, физики, круг Крымской обсерватории и Дубны, Новосибирска еще... Но история написания "Озы", которую я и сейчас считаю лучшей своей вещью в шестидесятые, - там вполне точно изложена, просто это точность не дословная, не биографическая. Он же не мемуары писал. Это дошедший до нас взрыв любви. Вот как звезда взрывается, ее уже нет, а взрыв виден. Совершенно целебная проза, излечивающая. Какой заряд силы в нем сидел, и сколько еще он мог!
- Упомянутые вами физики куда-то делись, и техническая утопия у них не получилась - а сколько было надежд!
- Как "куда-то"? Из них получилось почти все диссидентское движение. В нем не гуманитарии преобладали. Сахаров - из них. Эти люди получились очень интересно: вообще ведь диссидент чаще всего получается из элиты, из слоя верхнего, избалованного, где у него есть возможность всему научиться, где царят идеальные отношения, где нет иссушающей заботы о куске: всех этих принцев сталинской эпохи в тридцать седьмом осиротили, и получилось поколение диссидентов. А были еще советские принцы пятидесятых, ядерщики и прочие оборонщики, которые купались в государственной любви, которые были элитой в греческом смысле - культуру знали, за поэзией следили, жили пусть в закрытых, но теплицах... И потом они вдруг поняли, что служат дьяволу. Так и сформировалось это движение - физикам же больше присуща умственная дисциплина, гуманитарий разбросан, "пугливое воображенье"... Сахаров потому и стал его вождем, что - физик, другая организация ума и другая степень надежности. Потом по-разному у всех сложилось, кто-то уехал, кто-то разочаровался, но в общем я не видел в жизни лучшей среды.
- Вы действительно стоите несколько особняком среди шестидесятников - о ваших громких романах известно мало, в попойках вы не замечены... Это свойство темперамента или позиция такая - дальше от скандалов?
- Дальше от скандалов у меня никогда не получалось, хотя я дорого дал бы, чтобы их не было. Они привлекают внимание к автору, но отвлекают - от стихов. Сказать, чтобы я скрывал личную жизнь... в стихах было столько откровенного, что мне-то казалось - я и так слишком открыт. Мы в самом деле жили на виду. Что касается публичных выяснений отношений или тем более запоев - здесь я, пожалуй, и рад выделяться: мне с избытком хватало скандалов с властями или критиками. Надо же чем-то выделяться в череде современников - я здесь за то, чтобы выделяться относительной смиренностью в быту. Хотя по меркам семидесятых годов иностранный пиджак уже был повод для скандала, а шейный платок - безумный вызов. Кого сейчас этим удивишь? Даже самые отъявленные ньюсмейкеры шестидесятых по сегодняшним меркам - школьники.
- Воображаю, как вы относитесь к светским персонажам нулевых.
- Очень хорошо. Во всяком случае, к некоторым. У нас так устроено общество, что в центре внимания - чаще всего недоброжелательного - оказывается яркость. А потом начинается травля, и эта травля формирует, между прочим, не худшие характеры. Нет, я этих ребят люблю. Советская власть любила учить скромности. А между тем об истинной скромности она понятия не имела. Она называла скромностью тихушничество - способ поведения карьеристов, подлецов, тихонь. Я не тихушник и другим не советую.
- Сейчас о советской власти опять заспорили, потому что ни одна оценка, видимо, не может в России считаться окончательной. Вы с каким чувством думаете о советском проекте?
- А тут однозначной оценки быть не может, потому что и советская власть была неоднородна. Для меня самый наглядный символ советских лет - это дом Пастернака на улице Павленко в Переделкино. Понимаете, улица была - Павленко, соцреалиста и, в общем, сталинского холуя, со всеми приступами сомнения и раскаяния и даже с проблесками одаренности. Но дом на ней стоял - Пастернака, и улица эта тем будет памятна. На огромной улице советского проекта стоят дома великих людей, которым выпало внутри этого проекта родиться. Они с ним взаимодействовали, они в него привносили свое, и если дома были увешаны лозунгами из Маяковского, то вместе с довольно плоским смыслом они в самом ритме транслировали его бунт. Я не буду зачеркивать большую часть своей жизни. Я при советской власти не каялся, когда у меня находили антисоветчину, и за советчину каяться не намерен. Меня ни та ни другая цензура не устраивает. Видеть в русском ХХ веке один ад или одну утопию - занятие пошлое. Когда тебя спросят, что ты сделал, - ссылок на время не примут. Здесь Родос, здесь прыгай.
- Почему все-таки выдохлась оттепель? Ее прикрыли или она сама закончилась по внутренним причинам?
- Я думаю, ее бы никто не смог прикрыть, если бы она развивалась. Но она именно выдохлась, и это понимают немногие - было видно тогда, изнутри. Тогда, насколько помню, Аннинский об этом написал. Антисталинский посыл закончился довольно рано - все уже было сказано на ХХ съезде. Надо было идти дальше. Чтобы дальше идти, нужно было опираться на что-то более серьезное, чем социализм с человеческим лицом, - или на очень сильный, совершенно бесстрашный индивидуализм, или на религию. У меня, как почти у всех, был серьезный кризис взросления, но он случился раньше официального конца оттепели, задолго до таких ее громких вех, как процесс Синявского и Даниэля или танки в Праге. Думаю, это был год шестьдесят четвертый. Выход был - в религиозную традицию, в литургические интонации, но это не столько моя заслуга, сколько генетическая память, которая подсказала их. Вознесенские - священнический род. Мне кажется, я после оттепели писал интересней. Хотя в "Мозаике" особенно стыдиться нечего.
- Предчувствия катаклизмов у вас сейчас нет?
- Сейчас - нет, есть предчувствие, что меняться будет мало что. Сейчас время внутренних перемен. Человек - это не то, что сделало из него время, а что сделал из себя он сам.
Подготовкой юбилейного вечера, когда поэту исполнилось 75 лет, занималась жена Андрея Вознесенского - известная писательница и драматург Зоя Богуславская, его муза и самый близкий человек, с которой поэт не расстается уже четыре десятилетия. ( www.sobytiya.net.ua)
- Трудно представить себе юбилей известного человека без официальных поздравлений и дорогих подарков, но, говорят, вам это удалось!
- Мы рады, что в тот вечер смогли достичь главного - не было конферанса, официальных речей и поздравлений. Только перед вторым актом актер Театра Петра Фоменко, где все и происходило, перечислил известных людей, отправивших поздравительные телеграммы, но не зачитывал сами телеграммы: от президента Медведева, американского посла, Майи Плисецкой, от друзей и почитателей из Франции и Америки. Среди гостей были любимые Андреем Андреевичем актеры театра и кино, композиторы, музыканты, режиссеры: Владимир Спиваков, Марк Захаров, Алексей Рыбников, Инна Чурикова, Олег Меньшиков, Глеб Панфилов... Всех и не перечислить...
- Что же дарили гости, учитывая пожелания юбиляра?
- Обязательное условие - чтобы подарок был связан с искусством. Благодаря этому юбилейный вечер Вознесенского получился необыкновенным, просто поразительным по духовному наполнению. Борис Гребенщиков, например, сказавший Андрею Андреевичу замечательные слова, в качестве подарка исполнил песню, Олег Табаков пронзительно прочитал последнее стихотворение юбиляра "Боль" (как написали российские газеты, знаменитый актер не сдержался и вручил-таки имениннику ценный подарок - золотые часы. - Авт.)
Особое впечатление произвело чтение стихов Вознесенского актерами Таганки, а также Аллой Демидовой. Марк Захаров и Владимир Васильев показали замечательный фрагмент из спектакля "Юнона" и "Авось", на сцене вновь прозвучала знаменитая "Сага". Пианист-виртуоз, лауреат премии "Грэмми" Евгений Кисин, прилетевший из Америки на два дня специально, чтобы поздравить юбиляра, играл для Андрея Андреевича произведения Шопена. На сцене выступали Михаил Жванецкий, Андрей Битов, Максим Галкин, Алла Пугачева...
- Неужели спела "Миллион алых роз"?! (Из-за ссоры с композитором Раймондом Паулсом, Примадонна принципиально не исполняла этот "народный" хит в течение пятнадцати(!) лет. - Авт.)
- Да. Она спела эту замечательную песню вживую. Это был ее подарок. В тот вечер не сложилось только с показом пятиминутного мультипликационного фильма, придуманного для Вознесенского обладателем "Оскара" Александром Петровым. Как мне потом сказали, произошла какая-то несостыковка в графике вылетов самолетов, и он не смог прилететь в этот день в Москву.
Но мне чаще задают другой вопрос: как нам, двум творческим людям, удалось прожить вместе столько времени и не разойтись, как многие другие?
- Думаю, вам было нелегко ужиться...
- Прежде всего, я никогда не допускала сравнения между нами. Понимая, что Андрей Андреевич востребован огромным количеством людей, которые знают его стихи наизусть, я старалась сохранять свою внутреннюю независимость и быть самодостаточной. Если он - оркестр, то я, вероятно, - квартет. У нас разное мироощущение. Поэтому и сегодня нам интересно пропускать одно и то же событие через себя, чтобы затем сопоставить. Помните замечательные строки: "Чудо жить необъяснимо. Кто не жил - что спорить с ними?! Можно бы - да на фига?!".
Конечно, ко всему, что я сказала, примешивалась еще и некая колдовская комбинация... Но об этом рассказывать... Недавно вот опять: прислали газету с интервью, в котором все, что я говорила, искажено напрочь. Мы в таких случаях никогда никому не мстим. Есть замечательная философская мысль, которой я придерживаюсь: если человек хочет меня обидеть, исказив факты моей биографии, то это зло становится фактом уже его, а не моей биографии.
- Андрей Андреевич и раньше обращался к теме Бога в своих стихах, а в последнее время эта тема звучит в его произведениях еще явственней. Несколько лет назад в интервью он рассказал о своем желании оставить после себя что-то материальное - "что-то святое, белое и каменное". Таким следом в архитектуре мог стать православный храм в современном авангардном стиле, над проектом которого он даже начал работать. Сбылись эти планы?
- В том проекте, о котором вы сказали, Андрей Андреевич участвовал всей душой, создавал проект, а люди его обманули, обещаний своих не выполнили. Увы, рукотворные произведения от Андрея Андреевича не зависят...
Хоть у нас у обоих и в некотором роде символичные фамилии, мы по-разному смотрим на Бога. Андрей Андреевич - человек верующий, но не религиозный: церковь не посещает, не постится. Я же человек вообще неверующий. В том смысле, что я не уповаю на Бога, а верю в человека, в его судьбу и предназначение. Никогда не поверю, что, если бы был Бог, он позволил бы твориться тому ужасу, который ложится на плечи совершенно невинных людей.
Однажды Андрей Вознесенский был гостем прямой линии с читателями газеты "ФАКТЫ".
- Ваше самое яркое воспоминание детства? Кто оказал на вас самое большое влияние?
- Прежде всего, мама. Она была очень красивая, с большими серыми глазами, улыбчивая, настоящая русская женщина. Если во мне есть что-то поэтическое - это от нее. До замужества она окончила два курса филологического факультета. В детстве частенько ругала меня за то, что не хотел по нескольку часов в день играть на фортепиано. Я же предпочитал гонять в футбол с ребятами. Помню свое первое стихотворение - о Джульбарсе, моей собаке. Это детские стихи, но они очень дороги мне. Прежде всего, непосредственностью, чистотой, несмотря на наличие ненормативной лексики (в эвакуации поднабрался)...
- А отец как-то влиял на ваше становление как личности?
- Конечно, но в более поздний период. Это связано с тайной, великой тайной нашей семьи... Перед смертью отец поведал мне ее, сказав, что делать это ранее опасался: дескать, я был слишком молод. Дело в том, что прапрадед мой по отцовской линии был грузином.
При покорении Кавказа русские в качестве заложников брали детей тамошних вождей. В их числе был и мой прапрадед. Его увезли в Муром, в монастырь. Он закончил семинарию, женился на россиянке. И фамилию получил церковную - Вознесенский. Затем его сын женился на русской... И пошел-поехал род российский...
Любопытно, что этого моего предка хорошо знали и Александр I, и Николай I, он дослужился до высокого церковного сана. Однако выехать из Мурома не мог, это была своего рода почетная ссылка. Возможно, поэтому теперь его представили к канонизации.
Узнав эту историю, я поехал в Муром, отыскал на местном кладбище надгробную доску и написал поэму. Так что во мне течет и грузинская кровь. Жаль только, что здорово разбавленная...
- Ваш литературный кумир?
- Был и остается один - Борис Пастернак.
Он оказал на меня исключительное влияние как поэт и как человек. Помню, однажды - об этом еще нигде не печатали - решил преподнести в подарок Борису Леонидовичу его фотопортрет. В то время я был школьником , учился в фото-кружке Дома ученых. Вместе с руководительницей этого кружка увеличил портрет Пастернака, и она помогла мне его отретушировать. Я ретушировал галстук, а моя руководительница - ответственные места. Причем ретушировала очень сильно: навела глаза, ресницы. Огромный портрет получился очень красивым, но в то же время сходным с грузинской олеографией. Мне было стыдно, я понимал, что это пошлость, словно фотографии на рынке. Портрет мы вставили в фигурное белое паспарту того времени, а по краям оклеили дерматином. Вот такое чудовище и понес я в Переделкино.
Мороз жег мне руки, я думал, может, лучше вернуться назад или выкинуть портрет. Но все-таки принес его Пастернаку, распаковал и решил, что сейчас Борис Леонидович меня выгонит. А он вдруг говорит: "Это гениально! Это как Пиросмани!" Я был поражен! Подумал, что это, может, просто комплименты, он меня просто жалеет. Но, будучи у Пастернака через месяц, я увидел, что портрет он повесил у себя на стенке. Это единственный портрет Бориса Леонидовича, который был в его доме. И до сих пор он находится на том же месте, где его повесил Пастернак: в комнате с роялем. У меня осталось две или три копии, сделанные для страховки, одну из которых я повесил у себя дома.
- Вы рассказывали, что раньше песни вас хорошо кормили.
- Это в прошлом... Сейчас никто не платит. Например, Осин написал музыку на стихи "Плачет девочка в автомате". Адвокат пытался договориться о моем гонораре, но так и не смог поймать певца. По правде сказать, я давно уже не пишу песен. А из старых особенно нравится та, где есть строчка "Голубые, как яйца дрозда"... Помните? Сочинять для эстрады я начал исключительно ради денег. Пришел к Таривердиеву, а он и говорит: "Напиши для меня". Я и взялся из спортивного интереса. Сперва была песня "Не исчезай". Но она не очень пошла. Тогда мы с Паулсом сделали "Барабан". Песня моментально стала шлягером, ее запели во всех ресторанах страны. Я проснулся от шелеста купюр, они, как листья осенью, сыпались на меня, сделав за короткое время немыслимо богатым человеком. А потом композиторы решили обидеться на Паулса и пошли к Лапину, главному теленачальнику. Кто-то из обиженных сел за рояль и сыграл, слегка переврав, мелодию "Барабана". Получился израильский гимн. Па-ра-па-па-па... Бред полный, но Лапин испугался. Страшно испугался! "Барабан" тут же исключили из репертуара, вычеркнули отовсюду.
- Вы по-прежнему поддерживаете дружеские отношения с известным модельером Пьером Карденом?
- Дружим уже больше двадцати лет. Недавно к юбилею "Юноны" мы делали фильм, специально ездили к Пьеру, снимали на его вилле, расположенной на Французской Ривьере. А познакомился я с Карденом еще до "Юноны". Он как-то услышал мое выступление и организовал концерт в Париже. Народу пришло столько, что провели и второй вечер... Потом уже Пьер позвал во Францию и Театр Марка Захарова.
В сорока минутах езды от Авиньона есть замок, кажется, XII века, принадлежавший маркизу де Саду. Пару лет назад его купил Пьер Карден, устроил там роскошный театр и пригласил меня на спектакль, посвященный Сальвадору Дали. Знаете, это одно из самых сильных впечатлений моей жизни.
- Говорят, вы были в особых отношениях с Жаклин Кеннеди, вдовой президента США...
- Да, она была очень близким мне человеком... Как-то пришла на мою выставку видеом в НьюЙорке и захотела купить понравившуюся ей "Бабочку Набокова". Я подарил ее ей. Жаклин сказала, что повесит видеому в своей спальне, на Пятой авеню. Потом я попросил "Бабочку" на два года, чтобы показать на выставке в Париже... Вернулся в Нью-Йорк, хотел возвратить, но Жаклин уже умерла, квартиру ее продали. Приехал прямо на похороны этой удивительной женщины. С тех пор собственность Жаклин хранится у меня в Переделкино...
Это интервью www.kp.ru записывалось шепотом. И не по тому, что мы с поэтом Вознесенским вели секретные переговоры, о которых врагам знать не положено, нет. У Андрея Андреевича проблемы со связками. Остатки былой роскоши надо беречь. Вот и в беседе со мной классик не напрягался и тихо шептал в диктофон. Я честно пытался разобрать, что же именно. Если чего-то не понял, не обессудьте. За всеми справками - к А.А.
- Как голос, Андрей Андреевич?
- Но вы же слышите...
- Практически нет.
- Да, в обычной жизни он куда-то пропадает, но стоит мне выйти на сцену... На днях выступал в Минске, а до этого был в украинском Николаеве. Такой голосина вдруг прорезался...
- А врачи что говорят?
- Что они скажут? Лечат от чего-то. Петь советуют: о-о, а-а... Уже пару лет это длится. Без толку пока все...
- А вы с Карденом по-прежнему поддерживаете дружеские отношения?
- Больше двадцати лет. Недавно, к юбилею "Юноны", мы делали фильм, специально ездили к Пьеру, снимали на его вилле, расположенной на Французской Ривьере. Вилла необычна тем, что в ней нет углов и прямых линий.
Даже стекла и зеркала искривлены... А познакомились мы с Карденом еще до "Юноны". Он как-то услышал мое выступление и организовал концерт в Париже.
Народу пришло столько, что провели и второй вечер... Потом уже Пьер позвал во Францию и театр Марка Захарова...
- До сих пор носите карденовские пиджаки?
- Не пиджаки, а смокинги... Я вам о них рассказывал? Как-то на Новый год Пьер пригласил меня в свой ресторан "Максим". Я честно сказал: "У меня нет смокинга", а он ответил: "Он у вас есть". Мне сшили самый шикарный смокинг из всех, какие только существуют. Я приехал в Москву, сходил в нем на прием в американское посольство, еще как-то выбрался на банкет, подцепив снизу джинсы. И - все, повесил в шкаф. Куда здесь надевать смокинг? Через год в Париже с блеском прошли гастроли "Ленкома" с "Юноной", после окончания которых для нас устроили прием. Мой диалог с Карденом повторился. "У меня нет смокинга, Пьер". - "Он у вас есть"... Так в моем московском гардеробе появился еще один подарок кутюрье. Спустя время мы поехали в Нью-Йорк, и, как вы понимаете, у меня стало три смокинга...
- Комфортно чувствуете себя в обществе людей иного достатка?
- Это же идет из 60-х годов, когда мы были молоды, нищи, но наглы. Что мне миллиардеры, короли или президенты? Рейган беседовал со мной в Белом доме, меня принимал Пикассо, и я воспринимал это как должное... Мы учились оценивать людей не по толщине их кошельков, а по содержимому головы. Беда многих "новых русских" в том, что они стремятся заработать еще один миллион, еще, но не могут выбиться в топы. Все равно рядом будет кто-то, обладающий большей суммой...
Сейчас на днях наконец антиматерию в Женеве получили. Так что материалистом особенно быть не хочется.
- Ну да. Счастье не в деньгах и не в их количестве... Тем не менее, смотрю, у вас на окнах дачи - решетка?
- Решетка стояла и прежде, но разве она защитит? Да и что здесь брать? Ценности у меня относительные. Например, вот этот кусок решетки из Ипатьевского дома. Ее мог видеть Николай Второй в минуту расстрела. Я самолично выломал решетку перед тем, как дом решили сносить. Часть отдал в музей, часть оставил у себя. Для кого-то это лишь кусок металла... А вот здесь висели миниатюрные шахматные компьютеры. Пропали. Даже не знаю когда.
- Жалеете?
- Неприятно, конечно, но какой смысл жалеть? Я к вещам и деньгам вообще отношусь достаточно спокойно.
- Вы рассказывали, что раньше песни вас хорошо кормили.
- Это в прошлом... Сейчас никто не платит. Например, Осин написал музыку на стихи "Плачет девочка в автомате". Адвокат пытался договориться о моем гонораре, но так и не смог поймать певца. По правде сказать, я давно уже не пишу песен. А из старых особенно нравится та, где есть строчка "Голубые, как яйца дрозда"... Помните? Сочинять для эстрады я начал исключительно ради денег. Пришел к Таривердиеву, а он и говорит: "Напиши для меня". Я и взялся из спортивного интереса. Сперва была песня "Не исчезай". Но она не очень пошла. Тогда мы с Паулсом сделали "Барабан".
- Точно, помню! "Барабан был плох, барабанщик - бог...". Николай Гнатюк.
- Песня моментально стала шлягером, ее запели во всех ресторанах страны. Я проснулся от шелеста купюр, они, как листья осенью, сыпались на меня, сделав за короткое время немыслимо богатым человеком. А потом композиторы решили обидеться на Паулса и пошли к Лапину, главному теленачальнику. Кто-то из обиженных сел за рояль и сыграл, слегка переврав, мелодию "Барабана". Получился израильский гимн. Па-ра-па-па-па... Бред полный, но Лапин испугался. Страшно испугался! "Барабан" тут же исключили из репертуара, вычеркнули отовсюду.
- И кто из вас с Паулсом оказался сионистом?
- Наверное, оба... Мы с Раймондом в отместку написали "Миллион алых роз". К ним придраться не смогли. Песня стала хитом. Пугачева прошла с ней через Театр эстрады, "Олимпийский", "Лужники"... Дальше идти было некуда. "Миллион" до сих пор любят в Японии и регулярно присылают мне авторские.
- Живете на иены?
- Мне переводят в долларах. Поэтому, если и говорить о том, что меня кормит, так это розочки... Смешно сказать, за сборник поэзии можно получить пятьсот долларов. Разве это гонорар? Но все равно продолжаю работать. Пишется хорошо. Век закончился, выплеснулось много энергии, надо уметь ее улавливать.
- Ваше поколение распалось окончательно?
- Время всех разводит. Сначала людей объединяет общая задача, потом в каждом начинает играть индивидуальность, и все расползаются по норам. Но с Беллой (Ахмадулиной. - А. В.) мы, например, не распадались. Евтушенко? Он теперь преимущественно в Америке.
- Каждое лето сидит в Переделкине, по соседству с вами!
- Не знаю. Мне он не звонит.
- Кошка пробежала?
- Не могу я его понять.
- Вы бы могли сделать первый шаг, прийти на вечер к нему.
- Не люблю ходить незваным... Я тут как-то выступал в Америке в городе, где он живет, в Оклахоме. Евтушенко пришел, посидел и ушел, когда зрители принялись мне аплодировать. Гостеприимные американцы потом спрашивали: "Вы враги?"
Поколение - понятие относительное. С Витей Ерофеевым, Володей Вишневским, которые моложе меня, мы общаемся прекрасно. С Женей Поповым, Василием Аксеновым. И с двадцатилетним харьковчанином, написавшим строки: "Узнать можно русского человека по способности дважды войти в одну реку". Я всегда говорил, что поколения надо определять не горизонтально - по возрасту, а вертикально...
- Вы когда-то так и Хрущеву ответили, а он стал орать: "Поумничай! Ты еще и рукой машешь, как Ленин. Куда нас зовешь?"
- У меня привычка такая - ритм отбивать. Я же не актер, мимикой и жестами не владею, поэтому руками помогаю себе читать стихи.
- И когда сочиняете, тоже машете?
- Никогда не пишу за столом. Мне нужно ходить. И живу за городом, где есть простор. Сначала стих должен сложиться во мне, а потом уже сажусь и переношу его на бумагу. Без всяких черновиков и набросков.
- Почему вы почти не пишете мемуаров?
- Вышла книжка в серии "XX век". Сейчас вот закончил повесть "Мостик". О том, как лейтенантом служил в армии в Закарпатье.
- Это было уже после поездки в Америку и криков Хрущева в Кремле?
- Конечно. Меня забрали на переподготовку весьма известным человеком. Мой приезд в часть вызвал там шок. А мне все очень нравилось - форма, новые ощущения... Я затягивался офицерским ремнем и ходил по берегу реки...
- А почему "Мостик"?
- Это такой секс-символ. Сложно объяснить, надо прочитать... "Мостик" опубликован в последнем номере "Огонька".
- Вам сегодня интереснее оглядываться на прошлое, чем смотреть в будущее?
- Нет, повесть только по жанру офицерская, а фактически мысли в ней современные. Мостик - образ красивый, его можно перекинуть между берегами, в том числе между прозой и поэзией, вчера и завтра.
...Вы слышали теорию, что беды России последних десятилетий связаны с тем, что мы не строили новых храмов, а только сносили их, в лучшем случае - восстанавливали разрушенные?
- Родители были верующими?
- Отец нет... Мой прапрадед, Андрей Полисадов, был архимандритом, настоятелем Благовещенского муромского собора во Владимирской губернии...
- Бываете на родине?
- Некогда. Постоянно находятся дела. Я и в Москву из Переделкина каждый день езжу. Возвращаюсь поздно... Хочу добиться, чтобы в Москве поставили памятник великому Пастернаку. Юрий Лужков пообещал, что скоро объявят конкурс на лучший проект.
Еще вот Алексей Рыбников уговорил написать новую оперу для "Ленкома".
- И название уже есть?
- Мое название "Самоубивцы"... По большому счету это про всех нас.
- И про вас?
- И про меня.
- А ваше самоубийство в чем?
- Может, не по той дороге пошел и во мне погиб великий зодчий.
- Сомневаюсь, что согласитесь отказаться от уже пройденного пути.
- Наверное, все же нет... Впрочем, у меня есть шанс оставить след и в архитектуре. Сейчас вот займусь проектом строительства храма, посмотрим, что получится... Сейчас время не бросать камни и не собирать их. Время создавать камни.
Которые мыслят.